Еще скоб через двадцать лестница закончилась,
и Корнелий животом выбрался на ровную площадку. Здесь он обнаружил гниющий
матрац, несколько расплывшихся в цветную кашу журналов и молодую, с розовым
хвостом крысу, смотревшую на него без страха и любопытства. Корнелий топнул на
нее ногой. Крыса не испугалась, но всё же на всякий случай удалилась, часто
оглядываясь, как отрешенный от житейской суеты интеллектуал при встрече с
буйным и беспокойным дураком. Сверху двумя ручейками втекал слабый и синеватый
ночной свет, и шло пролета четыре лестницы без перил.
Где-то рядом мерно гудел вентилятор, однако
дуло не сказать чтобы очень сильно. Моргать, правда, приходилось часто. Глаза
пересыхали. Их забивало непрерывно сыпавшимся сверху мелким мусором.
Поднявшись, Корнелий некоторое время
безуспешно провозился с гвоздодером, прищемил себе палец, сдался и прибегнул к
помощи флейты. Шагнув наружу, он прищурился от яркого света.
Грязный и потный, с поцарапанными ладонями,
без одной туфли, с штанинами мокрыми выше колена, он стоял у бетонной будки
недалеко от моста. Внизу, в нескольких метрах, проносились машины. Позади,
через узкий асфальтовый перешеек, тянулся длинный, сталинской постройки дом. Во
всем доме горело окна три, не больше.
Сумка, врученная Корнелию на хранение,
оттягивала плечо. Он с легкой досадой толкнул ее коленом, и тотчас услышал
раздавшийся из сумки негодующий звук. Корнелий некоторое время поколебался, но,
вспомнив, что не давал клятвы, открыл ее.
В сумке он обнаружил большой пакет с сухарями,
порезанными крупно и довольно неаккуратно, но зато круто посоленными; длинную
веревку, плоскогубцы, ручную дрель, пару зажигалок, фляжку с водой, набор
отмычек и толстые рабочие рукавицы. Одна из рукавиц была значительно тяжелее
другой. Перевернув ее, Корнелий осторожно вытряхнул на ладонь что-то круглое.
Поднес к свету и присвистнул.
На ладони у него лежала отбитая мраморная
голова.
Размером голова была примерно с кулак
взрослого человека. Скол наискось проходил по шее и захватывал часть ключицы.
Короткий нос, впалые виски, четкие завитки каменных волос – все это было почти
прекрасно, но по непонятной причине мраморная голова произвела на Корнелия
отталкивающее впечатление.
Он напрягся, пытаясь сообразить, что вызывает
у него такое чувство и вдруг понял. Рот. Длинный, тонкогубый, старческий, он
провисал краями вниз, придавая голове сходство с лягушкой.
Внезапно веки поднялись, и Корнелий увидел
стылую пустоту. Точно смотришь в темный колодец и понимаешь, что камень никогда
не долетит до дна.
Жабьи губы разомкнулись.
– Назови мне своё имя, незнакомец! –
произнесла мраморная голова пограничным голосом, который мог принадлежать как
взрослой, чуть охрипшей женщине, так и юноше-подростку.
– Демосфен я! – сказал Корнелий.
– Теперь я знаю твое истинное имя, Демосфен!
Берегись, несчастный! Твоя жизнь в моих руках!
Корнелий застучал зубами сначала сильно, а
затем подумал, что может отколоться эмаль, и поубавил рвения.
– Пожалуйста, не убивай меня! Ты кто? –
взмолился он.
– Я не КТО, а ЧТО, – назидательно
поправила каменная голова.
Глава 4
Mutatis mutandis
[1]Убитых им (дядей) на дуэлях он насчитывал
одиннадцать человек. Он аккуратно записывал имена убитых в свой синодик. У него
было двенадцать человек детей, которые все умерли в младенчестве, кроме двух
дочерей. По мере того как умирали дети, он вычеркивал из своего синодика по
одному имени из убитых им людей и ставил рядом слово «квит». Когда уже у него
умер одиннадцатый ребенок, прелестная умная девочка, он вычеркнул последнее имя
убитого им и сказал: «Ну, слава Богу, хоть мой курчавый цыганеночек будет жив».
М.Ф. Каменская «Воспоминания» (о графе Федоре
Толстом)
Ната осторожно отняла ладонь от носа. Против
ожидания крови на ладони не наблюдалось – только две небольшие капли. Дверь,
которую захлопнул барон мрака, еще дрожала.
– По-моему, Арей тоскует без Мефа, –
сказала она.
– Подчеркиваю! С чего ты решила? –
деятельно уточнил Чимоданов.
Он сидел на полу и озабоченно ощупывал
отшибленное бедро. Будь удар нанесен боевым клинком, он уже истек бы кровью.
Чимоданов давно усвоил, что любая рана в ноги зачастую опаснее раны в корпус.
Слишком много там проходит крупных кровеносных сосудов.
– Ему некого бить, и он колотит нас утром и
вечером, каждый день, – пожаловалась Ната плаксиво.
– Может, всё-таки тренирует?
– Сплошными спаррингами? Один на один, один
против двоих, мы все против него?
– А ты какие тренировки хотела?
– Спокойное что-нибудь, с теорией, с записями
в тетрадь, – мечтательно сказала Вихрова. – Как называется тот удар,
как называется этот… Тесты всякие. Ну там какое спортивное оружие имеет вес до 770
г, клинок длиной до 90 см треугольного сечения и круглую гарду диаметром не
более 13,5 см?
– Телескопическая дубинка? – лениво
предположил Чимоданов, которому лень было опознавать шпагу.
В любом случае Вихрова куда чаще пользовалась
рапирой, утверждая, что от шпаги у нее руки отвисают и становятся длинными, как
у обезьяны. И это при том, что разница в весе между рапирой и шпагой всего в
двести граммов.
– Разве можно бить девушку по лицу? –
продолжала бунтовать Вихрова.
– Он тебя не бил по лицу. Только показал дыру
в защите. Показал же, да? – привычно засомневался Мошкин.
В голосе у него ощущалось довольство. Сегодня
он дважды достал Арея шестом в схватке один против троих. В первый раз, когда
тот слегка подвис, атакуя Чимоданова, а во второй случайно, когда, лихорадочно
отступая, наносил шестом предупреждающие сближение тычки.
– Ну да… Тебе хорошо говорить! Знай только
держи дистанцию и долби! Это тебе любой дурак скажет, что из двух детсадовцев
больнее дерется тот, у кого лопатка длиннее, – пробурчал Чимоданов.
Хотя он и часто поддевал Мошкина, на самом
деле же относился к нему дружески. Во всяком случае, настолько, насколько
вообще был способен на это чувство. Во многом происходило это потому, что они
были абсолютно разные, а умения их и таланты не пересекались.
Единственный универсальный принцип мужской
дружбы – дружба, в которой каждый признает главенство другого в чем-то. Один –
главный по всему, что имеет руль и тормоза, другой – признанный спортсмен,
третий – эрудит, знающий, как звали тещу императора Нерона, четвертый,
допустим, дальше других плюет вишневыми косточками.
