Багров перевернул пустую кружку, поставил ее
себе на лицо, закрыв рот и нос, и принялся стонать в нее. Звук получался
кошмарный. Матвей был очень доволен.
– И где я только нашла этого дурака? –
пробормотала под нос Ирка. Всмотрелась в Багрова и задумчиво добавила: – И,
действительно, где мы с тобой познакомились?
– Не помню, – простонал в кружку Матвей.
Ирка недоверчиво сдвинула брови.
– Не помнишь?
– Я запомнил лишь твои глаза в этот
миг, – сказал Багров по-прежнему в кружку и непонятно было, говорит он правду
или лукавит.
«Я помню лишь твои глаза в этот миг! Как же,
как же! Самый удачный способ отвечать девушке, почему ты забыл дату первой
встречи и всякого такого прочего», – подумала Ирка и на этом остановилась.
Конец мысли, жуткий ее блестящий хвост, она предпочла
оставить в темной и пыльной его норе. Валькирия не может быть счастлива в
любви, в той эгоистичной ее части, которая только для себя, или перестанет быть
валькирией. Чего уж тут непонятного? Копье валькирии – копье правды и возмездия
– не может стоять в кладовке, пока его хозяйка будет праздновать трехнедельный
юбилей сорванной вместе ромашки.
Дрова в буржуйке наконец высохли и
разгорелись. Тянуть гарью перестало. Ирка представила, как выглядит их домик
снаружи. Подвешенный между деревьями вагончик, подняться в который можно только
по веревке, с торчащей из окна дымящейся трубой.
Минувшая зима выдалась спокойной, без крупных
стычек с мраком. Копье слушалось нормально, хотя всякий раз, вызывая его, Ирка
испытывала тревогу. Все-таки совесть ее была не совсем чиста.
Прочие валькирии навещали ее нечасто.
Несколько раз заглядывала Бэтла, притаскивающая всякий раз по рюкзаку еды.
Вспомнив, что Бэтла валькирия сонного копья, Ирка решила с ней посоветоваться.
Незадолго до того ей дважды приснился навязчивый сон, будто она свалилась с
лодки в озеро и, чтобы не утонуть самой, выпустила из рук сразу опустившиеся на
дно шлем и копье. Потом, выбившись из сил, она спит где-то на песке, а
множество мелких паучков ползали по ней и обматывали липкой паутиной.
– Снам не верь! Дохлое занятие! – сказала
Бэтла, с хрустом откусывая яблоко.
– А разве свет не посылает снов? –
спросила Ирка.
– Чудовищно редко. Чаще это делают
другие, – ответила Бэтла. Учитывая, что рот у нее был набит, слово
«другие» вышло как «жругие».
– А если сны сбываются?
– Тем более если сбываются. Представь, ты
хочешь, чтобы некий человек упал в яму. Вначале ты подкладываешь ему под ноги
твердые доски, а когда он утратит бдительность и станет наступать куда попало,
доверяя тебе, подложишь гнилую.
Гелата заглядывала раза три. Как всегда она
куда-то мчалась, спеша за день побывать в десяти местах, и у Ирки сидела совсем
недолго. Едва успевала пожаловаться на своего оруженосца, в очередной раз
чего-то учудившего, и рассказать одну-две новости, касающиеся остальных
валькирий. Ирка давно уже усвоила, что среди воительниц света Гелата являлась
своеобразной нитью, соединявшей бусины отдельных судеб в единое целое.
– Будут приставать, что два пажа для
валькирии-одиночки слишком жирно, ты скажи, что Багров – паж Антигона, –
заявила как-то Гелата, воззрившись на Матвея.
– Как это?
– А так. Историю учила? Вассал моего вассала
не мой вассал. Вот и паж моего пажа не мой паж! Чуть что – сразу учебник
истории под нос!
– Все-таки не говори никому, –
забеспокоилась Ирка.
– Конечно, не скажу! – пообещала
Гелата. – Что я, трепло? С этими оруженосцами вечно все через пень колоду!
Вообрази: мой-то широкомордый стал примерять мои тёмные очки и – хруп! –
выгнул дужки в стороны! Сколько они стоят он представляет? Ну, скажи, сразу
нельзя было сообразить, что его ряха не пролезает?..
– Гыг!
Лицо ее оруженосца, который при этом разговоре
торчал здесь же, рядом, расплылось от удовольствия и стало шире почтового
ящика. Вздумай кто-то сейчас надеть на него очки, любая оправа не просто
погнулась бы, но и разлетелась на куски.
– А ну не улыбайся! Ты! У тебя нет чувства
юмора! – напомнила Гелата.
– И хорошо, что нет! – успокоил ее, а
заодно и оруженосца, Багров.
– Чего тут хорошего?
– Если бы чувство юмора было у всех, мир
превратился бы в сплошную клоунаду.
Видимо, Гелата все-таки не удержала язык на
предназначенном ему аэродроме за зубами, потому что уже на следующий день к
Ирке явилась Таамаг, суровая как царица амазонок. После Питера она относилась к
одиночке значительно лучше, что, однако, не распространялось на Багрова.
Поймав его за свитер, она подтянула Матвея к
себе и, сопя ему в брови (Таамаг была на полголовы выше), предупредила:
– Заруби себе на носу, некромаг! Если из-за
тебя с ней случится какая-нибудь беда, я сверну тебе шею!
– Если с ней случится какая-нибудь беда, я сам
сверну себе шею, – пообещал Матвей.
Таамаг отпустила его свитер, ухмыльнулась и
щелчком пальцев сбила с плеча Багрова соринку.
– На том и сговорились! Только учти: слов
назад не берем! – сказала она.
Сегодняшний обед состоял из двух банок кильки
в томате, которые вдобавок пришлось открывать Ирке. Багров и Антигон хорошо
готовили по отдельности, но, проживая вместе, изредка устраивали друг другу
демонстрации, что приводило к невеселым результатам. Две хозяйки на одной кухне
– это верный обед в столовой.
Пообедав, Матвей встал, довольно потянулся и…
тут это произошло. Внезапно Багров судорожно вдохнул воздух, схватился за горло
и, сделавшись фиолетовым, завалился вперед. Скорчившись, он лежал на полу,
подтянув к груди колени. Спина его содрогалась.
– Дышать… не… могу, – выкашлял он с
усилием.
Ирка перевернула его на бок. Матвей был уже не
фиолетовым, а сизым. Это было жуткое зрелище. Багровеющий багровый Багров
багровело багровел багрянцем.
– Что с тобой? – крикнула Ирка.
– Ды… шшшш… а-а…
Перевернувшись на спину, Матвей судорожно
дернулся, выгнулся и застыл. Глаза его остекленели.
Ирка растерялась. Метнулась в один конец
комнаты, в другой. Как поступить и как помочь ему она не знала. Опыт
человеческий, а не опыт валькирий подсказывал ей, что в таких случаях делают
искусственное дыхание.
Ирка опустилась на колени, рывком, чтобы лучше
видеть, где сердце, разорвала на Багрове майку. Прильнула к груди ухом. Сердце
не билось. Медлить было нельзя.
