– Предоставь всё мне!.. Порой у меня это
получается, хотя я… ик… представления не имею как. А для надежности отправь на
ее поиски еще кого-нибудь. Толку, может, не будет, но процесс пойдет. Это как в
стакане с… мнэ-э…
– Медовухой, конечно? – раздраженно
сказал Арей.
– Нет, милок: чаем. Ежели хочешь, чтоб
определенная чаинка подплыла к краю, закрути чай ложкой. Создай движение. И чем
сильнее закрутишь – тем скорее она подплывет. Обратись к тем, кто имеет эйдос и
высший его дар: свободу выбирать, какого цвета камешки складывать в свое ведро!
Надо пользоваться, пока мы еще представляемся им чем-то, имеющим собственную
волю, – шепнула она, кивая на дверь.
– А они справятся? – усомнился Арей.
Мамзелькина поскребла пальцем остренький
подбородок.
– Почему нет-то? От человека с эйдосом
требуется только сильное желание. Желание – магнит, к которому притягиваются
события. Наше дело создать у них такое желание, а остальное ужо как сложится…
Прямой помощи не будет, но как я уже сказала, будет движение чаинок в стакане! –
плечики Мамзелькиной приподнялись и опустились, выражая полнейшую
неопределенность.
Не представляя, что происходит в
начальственном кабинете, оставшиеся в приемной изнывали от любопытства. Улита
дважды порывалась войти с бумагами на подпись, но ей не открывали. Чимоданов
совсем изъерзался.
– Вариант а) старушенция пьет медовуху;
вариант б) стряслось что-то важное; вариант в) Мамзелькиной в кабинете уже нет,
а Арей не желает открывать просто потому, что не желает, – заявил он.
Мошкин ожидал дальнейшего перечисления, однако
оказалось, что вариант в) последний.
– Какое счастье, что когда проходили алфавит
после «В», он болел, – шепнула Ната.
Выждав еще минут двадцать, Улита решилась
постучать вновь. На этот раз ее впустили. На всякий случай держа перед собой
папку с бумагами якобы на подпись, ведьма шагнула вперед. Прячась за спиной
Улиты, следом за ней прошмыгнули и остальные. Один только Евгеша застрял на
пороге, раскачиваясь как маятник и точно вопрошая всей своей похожей на
вопросительный знак фигурой: «А я действительно хочу войти? Оно мне надо?»
Мамзелькина сидела на пыльном подоконнике и,
приложив ухо к пустой кружке, слушала, как шумит море. Должно быть, звук ей
нравился, потому что лицо у нее было довольное и чуть ли не мурлыкающее, как у
сытой кошки.
Арей исподлобья разглядывал вошедших.
– А вот и добровольцы! Вам нужно будет найти
одного человека! – сказал он.
– Шеф, а отговорки принимаются? –
забеспокоилась Улита.
– Принимаются. Как же иначе? – заверил ее
Арей. – Но исключительно посмертно! Кто желает отказаться?
Желающих не оказалось.
Глава 5
Страж № 13066
– За ту вторую я как раз меньше боюсь. Ее
смирить чуть-чуть надо и все. Представь: торчит в доске горделивый, глупый,
новый гвоздь, всех царапает, всем штаны рвет. По нему тюкнешь слегка молотком и
стал на место. Всё красиво, всё в порядке. А вот если гвоздь глубоко в дерево
вдавлен, да еще без шляпки, да еще зажатый весь, скрюченный, обиженный на весь
мир, а его вытянуть нужно – тут уже требуется повозиться. Иной раз всю скамейку
раскурочишь и плоскогубцы сломаешь, а гвоздь не распрямишь.
Златокрылые. Неформальное совещание
Воробьи моржевали в лужах, кокетливо
подернутых бензиновой пленкой. Кто-то нашептал им, что завтра будет тепло. По
Астрадамской улице бродила грустная дворняга, похожая на волчицу, вскормившую
Ромула и Рема. Озираясь, она искала еду для щенков, спрятанных в закутке между
самовольными гаражами. Кто-то сердобольный метнул из окна длинную связку
сосисок, и дворняга волокла их, заглатывая на ходу.
Депресняк, вымотанный после мартовского
буйства, тощий, с ребрами, обозначившимися четко, как клавиши рояля, целые дни
проводил на крыше. Расслабив обвисшие крылья и подрагивая хвостом, он лежал на
самом краю, на жестяном козырьке, и рассеянно нюхал ветер. В эти часы он не
реагировал даже на пролетавших голубей, которые в любое другое время были бы
восприняты им как перелетная стайка вкусных котлет.
Изредка он лениво опускал морду и равнодушно
посматривал вниз – туда, где шумная толпа озеленителей, возбужденная теплым
весенним днем, топталась у общежития, галдела, размахивала руками, бодро
перекрикивалась с теми, кто оставался внутри. Грохотала музыка. На газон дождем
летели окурки, бумажки и шершавые, загадочные, неразделимые на слова
предложения.
Дафна стояла у плиты рядом с окном. Раскаленная
сковорода шипела и плевалась. Даф надкалывала скорлупу флейтой, выливала яйцо
на сковороду и отпрыгивала, чтобы на нее не попали брызги.
Мефодий, ради которого эта яичница и
созидалась, спал на диване, согнувшись и подтянув к груди колени, умиротворенный
как эмбрион. Рот его был приоткрыт, сложенные ладони смирно лежали под щечкой в
лучших традициях средней группы детского сада. Даф знала, что когда Меф спит в
такой позе, из-под него можно безопасно вытащить диван – всё равно не
проснется.
Она мельком подумала, что если сейчас заснять
его, то не исключено, что после Буслаев не оценит юмора и порвет снимок в
клочья. Мужчины нередко представляются себе более роковыми, чем они есть на
самом деле. Отбирать же у человека иллюзию опаснее, чем у детдомовца пряник:
запросто можно получить по голове чем-нибудь более весомым, нежели простой
аргумент. Именно поэтому на иллюзии, даже ложные, посягать не следует. Через
какое-то время они отмирают и сами.
Крупное, с чётким штампом птицефермы яйцо
треснуло от совсем лёгкого удара длинным непредсказуемым зигзагом. От
неожиданности Дафна вскинула руку и вылила на сковороду будущий желтый глаз
яичницы. Спасаясь от неминуемого раскаленного всплеска, она резвым козленком
отскочила назад и тотчас налетела на что-то спиной.
В первую секунду она решила, что это шкаф, но
тотчас данное предположение встретило одну маленькую бытовую нестыковочку. А
именно ту, что шкаф не говорит «ой, блин!».
Заинтересованная, кто тут ляпает блины, Дафна
обернулась и увидела двоих златокрылых.
Один, белокурый и худой, был нежен и задумчив.
Его впалые аскетические щеки покрывала мягкая неколкая щетина песочного цвета,
похожая на высветленные ежиные колючки. Его спутник, напротив, казался бодр и
деловит. Лицо круглое, а волос жесткий как проволока и темный до синевы. За
несколько секунд он ухитрился обежать всю комнату, всё потрогать и даже
выглянуть в окно.
