– Вроде как не находилось желающих, –
сказал доктор, быстро заполняя карту.
– А вот тут вы не правы. Желающих полно. Так и
рыщут, – серьезно сказал Чимоданов.
– Где рыщут?
– Да, в общем, повсюду. Гадиков-то у мрака
много, а планы на эйдосы сейчас просто дикие. Это уж так, по секрету.
– Прям так и рыщут? – удивился Смушкин.
– Рыщут, – подтвердил Чимоданов.
– И доказать это можете?
– А чего тут доказывать? – отмахнулся
Петруччо. – Мыслей у вас, что ли, никогда не было странных, диких, точно
чужих? И пугающих снов, от которых трясет потом? И острых озарений, когда ясно
видишь не случившееся еще событие? И желаний сделать что-нибудь глупое, самому
себе вредное? Ну там, сунуть палец в закрывающуюся дверь? Или положить ладонь
на газовую конфорку? Или без всякого повода мелко нагадить? Урну поджечь, замок
забить?.. Или солгать, когда даже и самому непонятно, зачем врешь?
– Это называется «навязчивые
состояния», – вежливо пояснил Смушкин. – Чаще всего они проходят
сами, как насморки. В крайнем случае, прописывается медикаментозное лечение, но
лучше не обращать внимания.
– Навязчивые состояния, говорите? Ну-ну… А
навязывает-то их кто? – логично спросил Чимоданов.
На этот вопрос Смушкин отвечать не стал.
Вместо этого он впервые с некоторым беспокойством посмотрел на Петруччо. Однако
болтавшаяся головой вниз кукла решила дело.
«Нет, всё-таки симулянт», – решил он.
– Ну-ну, юноша! С вами не соскучишься! То у
вас стражи темноты какие-то, то урну поджечь… Так невесть до чего можно
докатиться! – сообщил Смушкин с улыбкой человека, которому проще верить во
множество сбивчивых законов, чем в единый источник всего сущего.
Доктор Смушкин был здравомыслящим человеком.
Ничто не могло сдвинуть его разум с фундамента фактов, которые, будучи сами по
себе верны, представляли целое в виде дробного и выискивали противоречие там,
где его никогда не было.
Так и блоха знает, что есть кожа, по которой
надо прыгать, и кровь, которую следует пить. Еще ей известно, что существует
ноготь, который ее давит, когда она окончательно обнаглеет. В границах этих
трех понятий она и живет, но при этом совершенно не уверена, что ноготь, кровь
и кожа – части единого целого. Будучи невероятно мелкой и близорукой, она легко
готова допустить, что человека как такового и вовсе не существует.
Смушкин зевнул, сделал финальную запись и
перебросил карту Чимоданову.
– Позови следующего!.. Дальше обход начнешь с
первого кабинета!
Петруччо повертел в руках карту. Почерк у
доктора был особый, медицинский. Должно быть, такой почерк изучается в
мединститутах специальным предметом внутреннего шифрования. Задача его –
сделать буквы такими непонятными, чтобы прочитать их смог только другой врач
или аптекарь.
– Так что, я годен или не годен?
– Годен! – сказал доктор Смушкин
ласково. – По моей части противопоказаний к службе нет.
– Как годен? Мне же оружия нельзя! –
всполошился Чимоданов.
– Почему?
– Я же больной на голову!
– Я это уже заметил, – вежливо сказал
Смушкин. – Но армия не боится больных на голову! Она даже придумала для
них железнодорожные войска. Оружия там не выдают, зато позволяют носить рельсы
и укладывать шпалы.
Когда Петруччо вышел, доктор Смушкин посмотрел
на закрывшуюся дверь, украшенную изнутри большим календарем со всероссийской
выставки бронетанковой техники, и подумал: «Забавный парнишка! Не без изюма в
голове!»
На этом запас суждений Смушкина о Чимоданове
иссяк, и он окончательно отфутболил потомка итальянского химика из своих
мыслей.
Дождавшись конца приема, доктор неторопливо
встал и, с наслаждением похрустев пальцами, снял белый халат. Доктор любил эти
минуты, когда работа уже завершена, а полное мелочных забот послеработье еще не
началось.
Он повесил на плечики халат, попрощался с
заглянувшим к нему коллегой-окулистом, издали крикнул что-то шутливое
проходившему мимо по коридору военкому, и собрался уже уходить, когда внезапно
могучий, невиданной силы чих потряс до основания его совершенно не богатырский
организм.
Форточка открылась и закрылась.
Доктор застенчиво покачал головой, удивляясь
своему чиху, и стал искать ключ от кабинета, как вдруг в левой ноздре у него
что-то шевельнулось.
Удивленный Смушкин скользнул пальцами в ноздрю
и там, где много лет обитала одна воображаемая муха, внезапно обнаружил нечто
назойливо и упрямо существующее. Испуганно дрожа, он сомкнул пальцы и сильно
дернул. Ноздря раздулась, и в пальцах у психиатра затрепетало страннейшее существо
– крупный, твердый, в коричневатых чешуйках овод. Всё бы ничего, да вот только
голова у овода была человечья. Маленькая, гладкая, безволосая. Сильно скошенные
уши загадочным образом переходили в крылья.
Пальцы доктора от ужаса разжались, и овод с
человеческой головой упал на стол. На столе оводу не понравилось. Тотчас он
извернулся, закрутился и энергично пополз к Смушкину.
Доктор отскочил с изумившей его самого
резвостью. Он с детства смертельно боялся пчел, шмелей, трутней и всего на них
похожего. По этой причине они и форточек летом не открывали. Несколько раз
случалось, что мама или бабушка до часу ночи носились по комнате, охотясь за
просочившейся откуда-нибудь мухой, а маленький Смушкин руководил военными
действиями, в ужасе высунув нос из шкафа.
– Ваше имя? – спросил овод треснувшим, с
гнусинкой голосом.
Длинный и тонкий его рот, странным образом
выросший, гнулся во все стороны. Доктор испуганно сорвал с ноги ботинок,
неуклюже замахнулся и дважды ударил каблуком. Послышался неприятный звук. Овод
смялся, но легко вернул прежнюю форму и продолжил ползти.
– И не стыдно на маленьких руку поднимать,
бесстыжий ты человек? – спросил овод сердито.
Недоверчиво взглянув на каблук, Смушкин
обнаружил на нем два глубоких, точно выжженных клейма в форме упомянутого
овода. Клейко пахло расплавленной резиной.
– Имя, я сказал! Будешь притворяться глухим –
пойдешь в артиллерию! – повторил овод, используя одну из любимых фраз
Смушкина.
Тот так к ней привык, что порой говорил ее
даже собственной жене. Жена глухой не была, но любила врубать звук телевизора
так, чтобы слышно было из ванной при работающей стиральной машине.
– М-м-максим, – промямлил Смушкин.
Овод остановился, одной из лап с большой
ловкостью почистил жесткое крыло и одобрительно кивнул:
