Большую Дмитровку перегораживали деревянные
щиты с указанием маршрута объезда. У щитов дежурил немолодой гаишник. Рядом с
новыми щитами он казался особенно неновым. Через опущенные стекла милицейской
машины было слышно, как рация оживленно переговаривается сама с собой толстыми
мужскими голосами.
Вечная строительная сетка, к которой Петруччо
привык как к собственным покусанным большим пальцам, исчезла.
Но и это было еще не всё, потому что дома № 13
по Большой Дмитровке больше не существовало. Улица шепеляво смотрела выбитым
зубом. Видны были глухие, без единого окна, боковины примыкавших домов и
сплошная стена заднего дома со стороны переулка. С изнанки соседние дома
казались страшными мертвыми коробками, стеснявшимися самих себя. «Прикройте
меня! Я не одет!» – плакал клейменный, красный от стыда двухвековой кирпич с
кирпичного завода братьев Лукьяновых.
Экскаватор поворачивался на тесной улице
неуклюже, как краб. Вскидывая ковш, он цеплялся за проем опустевшего окна и
пятился, выворачивая камни. Другой экскаватор тотчас ссыпал камень в
выстроившиеся очередью грузовики. Ему помогали десятка два рабочих, дробивших
камень отбойными молотками. Иная техника не использовалась из-за тесноты
пространства и опасности для соседних строений.
Исчезла оптическая мастерская Милька. Пропал
любимый гимназистами магазинчик «Заграничные новости». Сгинули грязные
меблированные комнаты «Версаль», где за карточными столами ловко обирали
приезжих суетливые, варшавского разлива шулера. Растворились в пустоте
гостиница Мебельпрома и объединенный архив Мосводоканала. Чехову негде стало
приобретать пенсне, а творчески настроенному мичману Горобцу вырезать трофейным
германским штыком слова на оставшейся со времен «Версаля» лакированной
конторке.
Горькими слезами рыдала Большая Дмитровка,
оплакивая убитый дом.
Русскому отделу мрака негде было больше
трудиться, повышая показатели и вминая кулаками страх в мягкие головы
комиссионеров.
– Дружеский привет от старого Скоморошьего
кладбища! Говорила им мама: кости плохой фундамент! Как ни хитри, а ничего на
них не стоит! – произнес кто-то рядом с Чимодановым.
Петруччо увидел Улиту. Лицо у нее было потное
и исцарапанное. Ведьма мрачно созерцала, как экскаватор натужно рушит последний
уцелевший фрагмент стены. У ее ног стояли две туго набитые полосатые сумки из
тех, чьи неприметные достоинства давно оценили рыночные торговцы.
К Улите пугливо жались Ната и Мошкин. У Евгеши
за спиной висел большой грязно-желтый рюкзак «Гранд-каньон». Ната держала за
выдвижную ручку пузатый чемодан на колесиках.
Подхваченный приливной волной досады,
Чимоданов рванулся к рабочим. Сильные пальцы схватили его за локоть.
– Куда? – крикнула Улита.
– Там мои вещи!
– Там – это где? – уточнила Улита.
– На втором этаже.
Улита очень заинтересовалась.
– Ты где-то видишь второй этаж?
Петруччо замер, созерцая провал между домами.
У него дрогнули губы и разом спутались мысли. Он бы меньше удивился, скажи ему
кто-нибудь, что с вокзальной площади пропали все три вокзала.
– Но мои вещи!.. – тупо повторил он.
– Вот они. Это же они, да? – сказал
Мошкин, кивая на камуфляжной расцветки рюкзак, в котором Петруччо иногда
перетаскивал оружие.
Чимоданов метнулся к рюкзаку. Увидел кучу
ненужных проводов, которые давно собирался выбросить, и большую рыжую подушку.
– Зачем ты подушку брал? Надо было из шкафа
все выгребать! – заорал он, хватая Мошкина за ворот.
– Ты не представляешь, что тут творилось два
часа назад! – жалобно сказал Евгеша.
Чимоданов ждал, что он добавит: «Я ведь тоже
не представляю, да?», однако Мошкин ничего не добавил.
– А мне плевать! Я тебя убью! – закричал
Петруччо.
– Отпусти его! – спокойно приказала
Улита.
Чимоданов с опаской покосился на нее и разжал
пальцы. Он не боялся Улиты, когда она орала, но когда она говорила тихо,
действительно лучше было послушаться.
– Подчеркиваю: он не то взял!
– А он и не обязан был ничего брать! Заметь,
кроме Мошкина, никто о твоем барахле вообще не вспомнил! Причем Ната не
вспомнила, потому что не вспомнила, а я принципиально! – сказала Улита.
– Почему? – озадачился Чимоданов.
– Потому что я знала, что ты всё равно будешь
психовать. Знаешь, чем свинья отличается от нормального человека? Нормальный
человек за всё благодарен, даже если ему подарили палочку от мороженого, а
свинье услуги оказывать себе дороже. Ей полцарства подари, она заподозрит
подвох и хрюкнет, что твоя половинка лучше. Отдай целое царство, скажет: «Ага,
заботы с себя хочешь спихнуть?» Подари свои кишки, она прохрюкает, что
позвоночник ты будешь хоронить за свой счет.
Чимоданов смутился, приблизительно ощущая, что
так оно и есть.
– А Даф взяла бы! – сказал он.
– Так на то она и светлая! Она не ждет
благодарности, а я жду!
Улита говорила раздраженно, отрывисто, но за
внешним возбуждением проглядывали отчаяние и усталость. Она то приглаживала
волосы, то делала шага два-три вперед и останавливалась, точно сама не понимая,
куда и зачем идет.
Один только Чимоданов способен был в такую
минуту сожалеть о прошитых кожаными шнурами жилетах собственного изготовления.
– Как Арей позволил? Почему не убрал все эти…
– Петруччо покосился на грохочущую технику.
Он недоумевал, как такое могло произойти.
Шугануть экскаваторы могла бы и одна Улита. Да что там Улита? Хватило бы одной
улыбки Наты, чтобы экскаваторщик принялся бессистемно сносить соседние офисы, а
про Большую Дмитровку, 13, вспомнил бы только, когда единственный дом торчал бы
в поле.
– Ты разве не знаешь? – спросила Улита
глухо. – Арей в бегах. Он отстранен от руководства российским отделом и
объявлен в розыск. Ну а это всё месть. Неужели ты думаешь, что резиденцию мрака
можно снести, никого не предупредив, как какой-нибудь вшивый курятник?
– А что Арей такого сделал?
– Зарубил личного посланца Лигула, –
голосом, который легко можно было принять за равнодушный, не будь он таким
стеклянным, сказала Улита.
Она смотрела на Чимоданова невидяще-блестящим
взглядом, не до конца осознавая, кто перед ней стоит, что спрашивает и,
главное, зачем она отвечает. Она говорила, но не понимала смысла своих слов.
Сознание и речь существовали на разных этажах, между которыми не было лестницы.
