Открыв дверь, Эссиорх стал ждать, пока вся
шумная орда поднимется наверх. С лестницы тянуло сыростью. Воздух в подъезде
был спертый, таинственно и необъяснимо пахнущий старой штукатуркой. Не той
современной штукатуркой, что радостно отслаивается перхотью на пятый год своего
земного существования, а настоящей, мудрой и правильной побелкой. Примерно так
пахнет в древних монастырях в Суздале.
Слышно было, как, поднимаясь, Чимоданов и Ната
переругиваются между собой. Без злобы, лениво, точно старая и стабильная
семейная пара. Первой на площадке появилась Ната. Заметив Эссиорха, она сказала
«ой!» и по лицу ее пробежала атакующая мимическая волна. Пробежала, разумеется,
машинально, так как едва ли Вихрова могла всерьез надеяться охмурить хранителя
из Прозрачных Сфер.
В ответ Эссиорх высунул язык, поднял кожу на
лбу, попеременно подмигнул правым и левым глазом, облизал губы и два раза
щелкнул зубами.
– Больной? Лечиться надо! Несмешно! –
буркнула Вихрова, с негодованием отворачиваясь, хотя хранитель просто повторил
ее мимику за ней.
Улита, поднявшаяся вслед за Натой, успела еще
увидеть странную гримасу Эссиорха.
– Приятно, когда тебя так рады видеть, что
даже зубами щелкают! – заявила она.
– Не обращай внимания. Это нервное, –
извинился Эссиорх, зарекаясь впредь повторять что-либо за кем-либо.
Ему вспомнилась правдивая история об одном
профессоре химии, который, видя, как подростки рисуют баллончиком на бетонном
заборе, присоединился к ним и был мгновенно задержан милицией, хотя всего лишь
скромно изобразил гетероциклические основания нуклеиновых кислот.
– Ты удивлен? Мы честно направлялись на
вокзал, но по дороге моя мудрая голова придумала, что уезжать, не сказав:
«прощай!», невежливо, – произнесла Улита.
На Эссиорха она смотрела не прямо, а как-то
вскользь. Примерно так человек, поднимающийся по лестнице, разговаривает с
выглянувшим из своей квартиры соседом снизу, всем своим видом показывая, что
спешит и представления не имеет, откуда у того на потолке в ванной подтеки
воды.
– У тебя краски на майке… И ты небритый… –
внезапно сказала она, все так же не глядя на него, но очень зорко всё видя.
Эссиорх задумчиво провел рукой по щетине и
опустил глаза на майку.
– А это… кисти не обо что было вытереть.
– Раньше ты вытирал кисти о кухонные
полотенца!
– На этот раз кухня была далеко. Я рисовал в
парке: двое рабочих несут молодое дерево, один вбивает подпорки, а на заднем
плане женщина незаметно отсыпает из кучи чернозем для комнатных цветов, –
мечтательно вспомнил Эссиорх.
– Чернозем? Ну-ну! – насмешливо влез
Чимоданов. – А снос Большой Дмитровки, 13, слабо было изобразить? У твоей
музы случился нервный тик, и она принялась нервно тикать?
– Снос чего? – не понял Эссиорх.
Чимоданов и Ната рассказали в два голоса,
перебивая друг друга.
– Арей схвачен? Лигул разрушил его резиденцию?
Мне это не нравится, – серьезно сказал Эссиорх, пытаясь сообразить, должен
ли он немедленно сообщить обо всем Троилу, или боевые двойки златокрылых,
патрулирующие город, узнали обо всем раньше.
Решив посоветоваться с Корнелием, он
отправился в комнату. Связной света лежал на диване, закинув на стену ноги, и
разглядывал свои ступни. Он думал о девушке из метро, и ему казалось, что он
страдает. Конечно, какой-нибудь зануда мог бы возразить, что так, с закинутыми
ногами, не страдают, но, с другой стороны, как тогда правильно страдать? В
черном костюме, черной рубашке и черном галстуке, стоя посреди комнаты по
стойке «смирно»?
– И чего ты паришься? По-моему, это прекрасная
новость! Разве мы сами тысячу раз не мечтали разнести этот муравейник? –
легкомысленно заметил Корнелий, шевеля большими пальцами на ногах.
– Я не мечтал, – серьезно сказал Эссиорх.
Корнелий запустил палец под носок и принялся
освобождать мизинец от обмотавшейся вокруг него нитки. Мужские носки – это
отдельная сага, незнакомая древним викингам.
– Почему это не мечтал?
– Разве непонятно? Лучше, когда тарантулы
сидят в одной коробке, а не расползаются по городу.
– А если мрак раскаялся? Всё осознал и решил
пойти на попятный? – брякнул Корнелий.
– И что же он осознал?
– Ну что зла как самостоятельной силы не
существует. У него нет ни независимых ценностей, ни какой-либо внятной
программы развития. Это типичнейший паразит, который живет лишь до тех пор,
пока ему есть к чему присосаться. Тартар мерзок не потому, что там есть зло, а
потому, что в нем нет добра. Зло, сгущаясь, уничтожает само себя. Любой слуга
мрака по большому счету добровольный служащий помойки, мечтающий найти
что-нибудь сносное, что еще можно перепродать, – сказал Корнелий.
Эссиорх усмехнулся. Корнелий, рассуждающий о
свете и мраке с ногами, подпиравшими стену, выглядел неубедительно.
– Едва ли мрак когда-нибудь это поймет. У мрака
другое сознание. Отличие невозможно передать словами. Скульптору в голову не
может прийти, что бронзовой статуэткой, над которой он работал три года, можно
проломить кому-то затылочную кость, а селекционеру цветов – что прекрасную
лилию можно замочить на семь суток в кислоте и получить яд без вкуса и
запаха, – сказал он.
– Меня уже тошнит! Тартар, Эдем, вечные
ценности! Умоляю, мальчики: будьте проще! Если вам совсем нечего делать, можете
стать моими рабами! – взмолилась Ната, просовывая голову в комнату.
Она уже некоторое время подслушивала в
коридоре. «Мальчик» Эссиорх посмотрел на нее с задумчивым прищуром.
– И что будем делать дальше? – гнусаво
спросил Чимоданов.
Он тоже успел просочиться в комнату вслед за
Вихровой и был очень недоволен. Конкретному Петруччо нужен был план действий.
Желательно внятный. Просто же так ходить по гостям со своими тезками чемоданами
он не желал.
– Уедем куда-нибудь, – сказала Улита.
– Нет, ни за что, – воспротивился
Эссиорх. – Пока я не пойму, что задумал Лигул, вы останетесь у нас. Здесь
вас, если что, прикроют златокрылые.
Улита не то чтобы явно просияла, но как-то
внутренне осветилась. Червячок сомнения, подтачивающий ее в последнее время и
нашептывающий, что у ведьмы и хранителя света не может быть никакого будущего,
а одно только сплошное прошлое, тихо скончался, случайно проглотив цианистую
пилюлю.
– Уговорил, негодный! Я давно мечтала
повыбрасывать у тебя все засохшие краски и разобраться с лысыми кистями! –
сказала она.
Эссиорх застонал.
– Все, что угодно, только не кисти!
