– Как?
– А так: цыпа-цыпа! – шоколадный юноша
сделал приманивающее движение пальцем.
Стул послушно подлетел ближе к окну. В
следующую секунду Ромасюсик повис на его ножке, обхватив ее руками. Меф с
некоторым колебанием прыгнул следом за ним. Оказавшись на сидении животом, он
прокрутился с ним вместе и, наступив на пальцы ойкнувшему Ромасюсику, сел. От
двойной тяжести стул нырнул вниз. Решив, что они падают, Меф в панике вцепился
в спинку. Однако в этот момент стул выправился и неторопливо полетел между
домами.
Когда Буслаев оглянулся, его собственное
освещенное окно было не крупнее почтовой марки.
* * *
Летели они не так уж и долго. Минуя центр, офисный
стул скользил на высоте примерно двадцатого этажа над северными районами
Москвы. Извилисто пересекаясь, змейки освещенных фонарями улиц сползались к
Волоколамскому и Ленинградскому шоссе, впадая в них, как мелкие реки в большую.
Порывы ветра, налетая, раскачивали стул,
имевший, с точки зрения Мефа, далеко не идеальную аэродинамику. Каким образом
Ромасюсик управлял стулом, болтаясь снизу, Буслаев так и не разобрался. Но,
видимо, как-то управлял.
– А почему стул летит?
Вопрос был что называется не в бровь, а в
глаз. Шоколадный юноша впервые задумался почему, и стул, ощутив его сомнение,
сразу стал вздрагивать и провисать в воздухе.
– Э-э! – сказал Ромасюсик. – Тут
штука сложная. Я особо не вникал. Главное верить, что он летит, потому что как
только перестаешь верить, он вообще-то падает!
После этого Меф вопросов больше не задавал,
только с любопытством вертелся, изредка случайно наступая на Ромасюсика. Когда
он ставил ноги ему на пальцы или плечо, шоколадный юноша горестно охал, а когда
на голову, сердился и требовал немедленно убрать копыта.
Наконец офисный стул пошел на снижение. Когда
он опустился, Ромасюсик засунул его подальше за гаражи, чтобы не стащили, и
закидал влажными картонками и гнилыми досками. Мефу стало понятно, почему у
нового на вид стула был такой несвежий запах.
– Чтоб не сперли! Знаю я этих дачников! –
пояснил Ромасюсик. – Дальше топаем он фут!
Ощутив сырость, Меф уставился на свои ноги.
Только сейчас он сообразил, что не догадался обуться и скакнул на стул в одних
носках. Ромасюсик ухмыльнулся. Как летевший внизу, он заметил это гораздо
раньше.
– А почему не через окно? – спросил Меф.
– Через виндоуз выйдет себе дороже. Видишь ли,
Прашечку охраняют, хотя охрана абсолютно неназойлива. Пора назойливых дуболомов
миновала. Теперь охранников вообще не увидишь. Я, например, их вообще не
замечаю, хотя точно знаю, что они существуют.
Дом оказался обычной шестнадцатиэтажкой, каких
много на севере Москвы. Подъезд был чистый, с цветами и пожилой, но активной
консьержкой внизу, которая переспрашивала у каждого гостя по семь раз его имя,
точно надеялась, что он запутается в показаниях.
С Ромасюсиком примерно так все и вышло. Все
семь раз он представился разными именами деятелей науки и культуры, но в
результате все равно был впущен со статусом надоевшего клоуна. Мефу же не
пришлось представиться ни разу: Ромасюсик так трещал, что совершенно затмил его
присутствие.
Шагнув в лифт, Ромасюсик ткнул пальцем в
кнопку четырнадцатого этажа.
– Даже не тринадцатый! – сказал
он. – Скучно, фрэнды! Стоило ли выдумывать дурные приметы, чтобы самим же
потом нарушать всю эту бодягу?.. И вообще это уже третья съемная квартира за
последние полгода! Мы живем тут только неделю. Поэтому старая аркебуза меня и
не узнала!..
– А старые квартиры чем не понравились? –
спросил Меф.
– Ну почему не понравились? Просто так
совпало. В прошлой случился пожар. В позапрошлой… ты не читаешь криминальной
хроники?
– Нет.
Ромасюсик с облегчением кивнул.
– Тогда ничего не случилось. Просто Прашечке
немного не понравилась хозяйка. Согласись, что являться два раза в неделю
пересчитывать стулья и ложки – скволыжничество.
Когда лифт остановился на площадке, Ромасюсик
извлек ключ, с невероятными ужимками засунул его в скважину и два раза
провернул. Дверь открылась в полнейшую темноту. Мрак за порогом был таким
густым, вязким и плотным, что, казалось, можно резать его ножом и раскладывать
по тарелкам, как дрожащий холодец.
Ромасюсик сразу перешагнул порог и исчез, Меф
же остановился.
– Слушай, а может, она уже спит? – спросил
он нерешительно.
– Кто спит? Праша?.. В ночь своего
рождения? – удивились из темноты.
Меф перешагнул порог и провалился во мрак.
Теперь он не видел даже того, что происходит на площадке, хотя точно знал, что
прошел не больше метра и двери за собой не закрывал.
«Не нравится мне всё это!» – подумал он и
окликнул Ромасюсика.
Тот велел подождать, сказав, что забыл, где
выключатель, и куда-то сгинул, не оставив на память о себе даже марципанового
ногтя. Буслаев постоял минуту-другую, снова позвал его, но так и не получил
ответа.
Меф окончательно решил, что квартира ему не
нравится, и пошел вперед, шаря перед собой руками и пытаясь определить, где
стена. К его острому изумлению, стены не оказалось ни через двадцать шагов, ни
через пятьдесят. Меф ничего не понимал. Заурядная панельная шестнадцатиэтажка
раздвинулась в дурную бесконечность. Под конец Буслаев перешел на бег.
Под ногами что-то хлюпало. Мрак дышал
хризантемами и еловыми венками. Наклонившись, Буслаев сорвал пучок травы,
который здесь, на четырнадцатом этаже, представлялся совсем неуместным. «Бред!»
– подумал Меф.
Сделав еще несколько шагов, Буслаев отшиб обо
что-то пальцы, споткнулся и упал вперед, выставив руки. Ладони смягчили
падение, но щека все равно коснулась чего-то холодного, плоского.
«Мраморная плита!» – Меф пальцем проследил
выбитые на мраморе буквы и понял, что на надгробии написана его фамилия. Против
воли ужас стал заползать ему в горло, быстро работая там крысиными лапками.
– Достали! Как мне всё это надоело! –
крикнул Буслаев сипло. – Где тут эта ваша Прасковья?
Едва он произнес имя, как всё изменилось.
Плита исчезла вместе с запахом хризантем и еловыми венками. Во мраке нашарилась
мохнатая шуба на вешалке. Она протянула рукав и, коснувшись щеки Буслаева,
показала ему, в какую сторону идти. Шага через два в бедро Мефу врезался столик
с телефоном, а сразу над ним обнаружился и выключатель.
Щелк!
