– Если оформить больничный, то, кажется,
ничего, – заметила она не слишком уверенно. – Хочешь, позвоним твоей
маме? Тебя не было всю ночь. Она, наверное, волнуется.
– Нет, – сказал Меф. – Не надо пока.
– Как не надо? Почему?
– На телефоне неотвеченные есть?
Неотвеченных не оказалось.
– Вот видишь, – насмешливо сказал
Меф. – Значит, она не вспомнила, что меня нет. Решила, что я на ночном
выпасе в «Пельмене». У нас всё наоборот. Чаще я за нее волнуюсь, чем она за
меня.
– Ты? – переспросила Даф, удивленная, как
в этой подкорректированной реальности изменились отношения Мефа и Зозо.
– Ага. Я. Вечно она как маленькая! Я своей
родной матери почти что отец. Опекающее такое начало, – заявил Меф.
Даф уловила самцовское самодовольство и забила
тревогу.
– А ты бы какую мать хотел? Домохозяйку?
Ботинки на сына наденет и супиком нос оботрет? Или директора цеха по
производству кладбищенских оградок? Четыре номера телефона на визитке и одна
служебная лопата с пропеллером?
– Ну не зна-аю… – протянул Меф.
– А тут и знать не надо, – твердо
отрезала Даф. – Родителей нужно любить по умолчанию. И уважать.
– Что, всяких? Даже если отец, допустим, под
мусоркой лежит, а мать ему из контейнера бутылки пустые перебрасывает? –
проговорил Меф, ощущая острую несправедливость сказанного. В конце концов, к
его матери этот никак не относилось. Да и к отцу.
– Таких, возможно, любить надо даже
больше, – уверенно подтвердила Даф.
Меф озадачился, но всё же чувствовалось, что
он принял это к сведению. Даф давно заметила, что он может усваивать новую
информацию только так: через короткое отторжение, затем осторожно и недоверчиво
приглядываясь, а дальше уже как получится. Было похоже, что Меф вначале озирал
некую истину умом, а потом только прикасался к ней сердцем.
– Слушай, – сказал внезапно
Буслаев. – В тебе черта интересная есть. Я ее еще в «Пельмене» заметил. Ты
спокойная, но вместе с тем… э-э… не тормознутая.
Даф улыбнулась.
– Спасибо! – произнесла она просто.
Она еще в Эдеме обнаружила, что искренние
комплименты чаще всего выглядят неуклюжими. Скорее даже так: неуклюжесть
является верным признаком того, что комплимент настоящий и сказан именно от
сердца, а не от другого какого-нибудь органа.
– Как тебе удается быть такой спокойной? Это
сложно? – спросил Меф.
– Да нет, не особенно. Просто я себе стараюсь
не врать. До конца выговариваю все истинные причины, которые заставляют меня
испытывать то или иное чувство.
Меф привстал и подложил себе под спину
подушку, аккуратно подтянув ногу.
– Ничего не понимаю. Что еще за истинные
причины?
– Ну, допустим, прежде чем заорать, я скажу
себе: «Мне хочется орать, потому что я только что пришла, устала, проголодалась
и мне хочется на ком-нибудь сорваться. Съесть кусок хлеба и выпить стакан чаю я
догадаться не могу, так как отлично знаю, что тогда мне кричать расхочется».
– И что, всегда помогает?
– Чаще всего.
– А я вот редко подумать успеваю. Мама мне
всегда говорила в детстве: «Считай до десяти!» Только все равно срывался. А
если тебя обидят?
– Тогда я думаю: «Меня обидели! Меня, самую
лучшую в мире, которая никому не сделала ни одной гадости, ни разу не сказала
ничего лишнего, ни разу не подумала ни о ком плохо! Да за мои дела меня надо
было еще и ломом ударить!»
Окно распахнулось и заглянула Улита. За ней
медведем вытаптывал траву Чимоданов.
– Прошу прощения, что прерываю
щебетание! – сообщила ведьма. – Только что меня вызвали сразу двое!
Арей и Эссиорх! Оба с интервалом в полторы секунды. Ты веришь в совпадения? Я –
нет.
* * *
Мефа оставили под присмотром Мошкина.
Опасаясь, чтобы Евгеша не ляпнул чего-нибудь лишнего, из прежней жизни, Дафна
поднесла к губам флейту. Теперь, едва Мошкин затрагивал любую опасную тему, он
незаметно переходил на разговор о птичках.
– А помнишь, как мы с тобой… – сентиментально
начинал он. – А вот, к примеру, канарейка (вздох – грустный взгляд –
попытка выразить невыразимое)… Хотя есть, конечно, и попугайчик (еще один
вздох)!
Ната успела уже куда-то улизнуть, поэтому на
зов Арея и Эссиорха явились только Улита, Дафна и Чимоданов. Раненую волчицу
они взяли с собой. Опасаясь, что она бросится на Арея и будет убита, Даф
сделала из простыни нечто напоминающее поводок.
Первой завершив телепортацию, Улита с
интересом огляделась. Они стояли рядом с одиноким экскаватором, который, сильно
накренившись, притулился на куче рыхлой земли. Вниз уходил пологий склон
недавно начатого фундамента, на дне которого образовалось дождевое озерцо. Для
оживления картины туда хотелось пустить уток. Вокруг тянулся бетонный забор,
огораживающий довольно большую площадку и – нигде ни души.
– Эссиорх! Ау! – крикнула Улита. –
Мы так не договаривались, чтобы от меня прятаться! А если я мама-птичка? Если я
червячка принесла?
Ее голос разнесся по бетонному
четырехугольнику строительной площадки и вновь вернулся к ней. Петруччо почесал
лоб рукоятью боевого топора. Рукоять он уже ухитрился где-то выпачкать. На лбу
остался косой длинный след.
– Все слиняли! – сказал он.
– Как это слиняли? Если бы слиняли – мы бы
сюда не перенеслись! – не согласилась Улита.
Чимоданов запрыгнул на гусеницу экскаватора и
заглянул в кабину. Увидел кучу рычагов. Позади сидения на газете стояли
кирзовые сапоги с присохшей глиной. Тут же помещался и большой музыкальный
центр с динамиками, жизнерадостно устремленными вверх. В настоящий момент
динамики безмолвствовали. По свойственному Петруччо беспокойству ручек, он
попытался проникнуть в кабину, однако на окна, лишенные стекол, была наварена
решетка.
– Свинство! – пожаловался
Чимоданов. – Они мешают мне ознакомиться с устройством экскаватора!
Громыхая коленями по металлу, он перелез через
крышу и завопил уже с другой стороны:
– Нет, вы это видели? А где электронная
пикалка с брелочком? Запереть экскаватор на висячий замок да еще и кольцо
вокруг наварить, чтобы ломик нельзя было подвести!
– Знают, с кем имеют дело, – сказала
Улита.
Даф осторожно обходила площадку, держа флейту
у губ. С краю, ближе к единственным железным воротам, стоял строительный
вагончик с закопченной трубой и гордой надписью «Стопов нет!»
