Чимоданов хотел что-то возразить, но внезапно застыл и,
повернувшись, проводил кого-то взглядом.
– Опа! Какая девушка хорошая! – сказал он.
Все изумленно повернулись, чтобы посмотреть на хорошую
девушку Чимоданова. За восемнадцать лет жизни это был первый случай, когда
Петруччо отозвался о девушке без цинизма.
Оказалась, что девушка Чимоданову понравилась такая же, как
и он. Небольшого роста, крепкая, на быстрых решительных ногах с сильной голенью.
Такие девушки шагают так упруго, что, кажется, после каждого шага их
подкидывает.
– Чимоданов начинает интересоваться противоположным
полом! Невероятно! Не иначе как наступил сезон цветения пеньков и парковых
лавок! – заявила Ната.
В ее голосе звучала легкая досада, проявлявшаяся у Вихровой
всякий раз, когда кто-то смел интересоваться не ею, а кем-либо другим.
– Хочу познакомиться! – сказал Чимоданов Мефу.
Буслаев не возражал.
– Знакомься!
– Ага, знакомься! Ща! Давай ты сдернешь у нее мобилку,
а я тебя настигну и сломаю тебе шею! – предложил Чимоданов.
Буслаев отказался. Мошкин тоже не горел желанием. Он так
долго переспрашивал: «Кто? Я?», что девушка ушла и вместе с собой унесла целый
виток несвершившейся судьбы.
– Сволочи вы! Мобилку сдернуть не могли! Теперь вот
попросите меня о чем-нибудь! – угрюмо сказал Чимоданов и молчал целых три
минуты, изредка замахиваясь, чтобы хлестнуть себя по спине Зудукой.
Ната все не могла успокоиться. Влюбленный Чимоданов не давал
покоя ее воображению.
– У меня есть отличная подруга! Футболистка! А ноги
какие! Ты таких и не видел! Страуса запинает в восемь секунд, – дразнила
она.
– Познакомь! – сразу клюнул Чимоданов.
– Даже и не подумаю! – отказалась Ната.
– Почему?
– У меня принцип такой. Никогда не знакомить своих друзей
между собой. Особенно мальчиков и девочек. Это хуже, чем оказаться между
вагонами во время сцепки. Куда ни дернешься – все равно придавит и кругом
окажешься виноват, – заявила Вихрова.
Петруччо постучал пальцем по лбу.
– Подчеркиваю! Фактор Ж! – категорично произнес
он.
Фактор Ж означал у него «фактор женщина», и этим все было
сказано.
Они прошли по Никитской и свернули к Новому Арбату. Через
дорогу от них каменел высокий бульвар с новыми скамейками.
Здесь к Чимоданову подошли два стареньких японца, которым на
двоих было лет сто семьдесят, протянули ему фотоаппарат и знаками попросили их
снять. Петруччо старательно щелкнул, держа Зудуку в зубах, а затем преспокойно
сунул фотоаппарат в карман и застегнул «молнию». Дождавшись, пока с вежливых
японских лиц сметет дежурные улыбки, он расстегнул «молнию» и вернул им
фотоаппарат. Старички вновь заулыбались, часто кивая и быстро пятясь.
– Перегрелся? – спросил Меф.
– Обожаю производить мерзкое впечатление! –
самодовольно сообщил Чимоданов. – И вообще, откуда они знают: может, я
всемирно известный фотограф, и эта камера – мой авторский гонорар?
Даф хмыкнула. Некогда Петруччо выбрал себе амплуа
нравственного уродца и теперь изо всех сил его поддерживал. Поначалу это было
нечто вроде: «Я знаю, что я смешной урод, но я буду уродом, потому что мне
нравится быть уродом!» Да и получалось неважно, но мало-помалу привычка
прорастала и преобразовывала натуру.
Пользуясь тем, что внимание Дафны отвлечено на Чимоданова,
Мефодий взял ее за руку. Ладонь Даф чуть дрогнула, но осталась у него в плену.
Даже на миг дружелюбно сжалась. Ната зорко покосилась на руку Мефа. Такие
детали никогда не ускользали от ее быстрых глазок.
– Что за хватательный рефлекс? В каждом парне дремлет
младенец? «Мамочка, возьми меня за ручку!» – поинтересовалась она.
– При чем тут это? Может, я дорогу боюсь один
переходить! – спокойно пояснил Меф.
– Какое совпадение! Я тоже! – умилилась
Вихрова. – Эй, Пименова Дарья Батьковна, дайте мне тоже ручку!
– Давай я тебя возьму! – предложил Чимоданов,
только что закончивший ковырять в носу.
– Ага, щас! Ты меня под машину попадешь! –
отказалась Вихрова.
– А я? – предложил Евгеша.
– Ой, только не ты! – взмолилась Ната. – Все,
кто угодно, только не Мошкин! Ты будущий мамик!
– Что за мамик?
– Худшая разновидность папика, – отрубила Вихрова
и хладнокровно перешла одна, наплевав на запрещающий сигнал светофора.
Ната о чем-то размышляла, с кошачьей ловкостью идя по
бровке, бок о бок с проносящимися машинами.
– Интересная тема для нездоровых фантазий! – внезапно
заговорила она. – На необитаемый остров поселили группу маленьких детей. У
них есть пища, дом, компьютерные программы, которые учат читать, книги –
короче, все, что нужно. Но одна оговорка: ни в одной из их книг нет слова
ЛЮБОВЬ и вообще ничего о любви. Смогут они когда-нибудь любить? Я имею в виду
чувство.
Даф покосилась на Нату с удивлением. Вихрова всегда казалась
ей нравственно и содержательно примитивной, как мелодия о чижике-пыжике, а тут
вдруг такая мысль. Вот уж правду говорят: человек всегда шире любого твоего
суждения о нем.
Чимоданов хмыкнул.
– А пока они маленькие были, почему они не передохли?
Кто этих детей обслуживал? – уточнил он.
– Отвали! Какая разница кто?! Роботы! –
огрызнулась Ната. – Так что: смогут или нет?
– Не-а, куда там, – усомнился Петруччо. – Как
чаек камнями подбивать, может, и сообразят, а насчет прочего вряд ли.
– А я думаю, смогут. Даже скорее, чем остальные, –
уверенно ответила Даф.
– Почему? – озадачилась Ната.
– Потому что остальной мир знает слово «любовь» в его
дежурном виде, короче говоря, ест то, чем кормят в фильмах, а что ему
соответствует – само наполнение понятия, всю его глубину – постепенно забывает.
Остался один скелет слова, внутри же все выгнило. Там же на острове, возможно,
не будет самого слова, но возникнет главное – его внутреннее наполнение.
– И откуда оно там возьмется? – усомнилась
Вихрова.
– Само появится, – заверила ее Даф. – Из
сочувствия, сострадания, жалости, заботы. Если они будут, то любовь не сможет
не появиться. Если есть зажженная спичка и облитые бензином дрова – костер
возникнет сам собой.
