– Ты говоришь «мягкий». Мягкость и бесхребетность –
разные вещи. Мягкость – от силы и мудрости. Бесхребетность – от слабости,
вялости и полного отсутствия внятных внутренних ориентиров. Бесхребетного
человека можно заставить пойти в магазин и убить молотком кассира. А вот
мягкого – не заставишь. Мягкие люди на самом деле очень твердые. Все герои на
войне – настоящие, не случайные – были мягкими. Психопаты обычно тихо сидели в
окопах и размышляли, как слинять, получив неопасную рану в ногу, – сказала
Дафна.
Меф рассеянно выслушал ее и подумал, что вот, тянет же его к
умным девушкам. Видно, природа так устроила, что у кого чего нет, тот то и
ищет.
Они купили два бутерброда с сосисками и, капая кетчупом,
присели на горячий мрамор пешеходного перехода недалеко от Дома книги. Дафна
надеялась, что Хнык отстанет, но тот все маячил и вертелся поблизости, то
отбегая, чтобы с кем-нибудь заговорить, то вновь подскакивая к ним.
Лишь когда Даф решительно сунула руку в рюкзак, Хнык
спохватился и стал прощаться.
– Покусики, мои лапусики! Бай-бай!
Жестким пальцем короткопалой мужской руки он нажал на нос
Дафны, сказав «Пыки-пык!». Женская же тонкая рука ласково скользнула по щеке
Мефа.
– Какая лапочка! И щетинка еще не колется! –
проворковал он и исчез прежде, чем Дафна поднесла флейту к губам.
– Уф! Отделались! Что это был за псих? Где ты с ним
познакомилась? – спросил Меф с досадой.
Как всякий нормальный, не любящий излишне мудрить парень,
склонный к здоровому деспотизму, он желал знать жизнь девушки полностью,
начиная с момента, как в детском саду в нее запустили огрызком от яблока.
– Э-э… Работали вместе, – пояснила Даф.
– Что, серьезно? Где?
– В одной конторе.
– Это ее они умчались смотреть?
– Э-э… Ну да, – подтвердила Даф.
– А при чем тут Прасковья? – спросил Меф.
Дафна ощутила, что еще немного, и она окончательно
запутается в объяснениях. И это при том, что лгать ей не хотелось, чтобы не
рисковать перьями. Максимум сказать не все, оставаясь в то же время в узких, но
единственно возможных рамках правды.
Спасение пришло с неожиданной стороны. Из парусинового
балаганчика летнего кафе вынырнул громадный черный пес. В пасти он держал
жареную курицу. Пес бежал неторопливо, с достоинством. Не столько улепетывал,
сколько передвигался приплясывающим шагом. Рот у него был широко открыт, а
черные края губ задраны. Создавалось впечатление, что пес многозначительно
улыбается.
За псом гнались два официанта. Первый, носатый,
восточно-горячий, размахивал полотенцем и так злился, словно знал украденную
курицу с цыплячьего возраста и даже сам помогал наседке высиживать яйцо.
Другой, длинноногий, халтурил и семенил проформы ради, без желания догнать.
Всякий раз, когда, казалось, что он должен настичь пса, официант
приостанавливался, бросал сбоку взгляд на безмерно серьезного пса и принимался
ржать.
– Ой, не могу! Держите меня сорок человек! Ой, не
могу! – стонал он.
В очередной раз упустив пса, носатый подпрыгнул и, задыхаясь
от гнева, принялся колотить своего напарника полотенцем.
– Пачэму нэ ловыл? Пачэму плохо бэжал? Мушшына ты или
проста чэлавэк?! – восклицал он.
«Проста чэлавэк» увертывался от полотенца, продолжая ржать.
Сразу прекратить смеяться он не мог, как выключенный чайник не сразу перестает
кипеть и булькать.
– Да отстань ты от нее! Ну отберешь курицу, и что? На
стол подашь? – спросил он.
Носатый искренне удивился.
– Как отстань? Каждый сабака будыт куриц брат, а платыт
– нэт? – спросил он, точно подразумевая, что каждый приличный пес должен
иметь при себе бумажник или на худой конец кредитку.
Дафна, узнавшая пса мгновенно, едва ли не раньше
выгнувшегося дугой Депресняка, уже мчалась за ним. Удивленный Меф торопился
следом, стараясь не потерять из хот-дога сосиску. Пес нетерпеливо трусил по
тенечку, держась стен домов. Самое удивительное, что украденной курицы он не ел
и даже не опускал ее на траву.
Некоторое время спустя пес остановился у подземного
перехода. Посмотрел в одну сторону, в другую и культурно скользнул в переход.
Буслаев присвистнул. Он впервые видел собаку, которая переходила дорогу так
грамотно.
– Мы тоже туда? – крикнул Меф.
Даф уже спускалась. Лампы дневного света гудели в струе
щиплющего глаза сквозняка.
В центре перехода на складном стульчике угнездился одинокий
флейтист, у ног его стоял бумажный стакан из-под сметаны, полный мелочи. Тут же
на газетке лежал и толстый кот в ошейнике, возле которого тоже помещалась своя
кружка для сбора.
Флейтист и Дафна посмотрели друг на друга настороженно, как
две особы в одинаковых свитерах, случайно вошедшие вместе в лифт. У Дафны
мелькнула мысль, что это светлый страж на боевом посту, у флейтиста же ход
мыслей был свой.
– Идеи, блин, воруют на каждом шагу! Девушка, имейте
совесть: помогите коллеге-музыканту! – с гневом сказал он в пространство.
Пока Дафна помогала коллеге-музыканту, уговаривая Мефа
отдать ему фирменную бейсболку «Звездного пельменя», а Депресняк шипел на
толстого кота, пес с курицей куда-то исчез. При этом и у Мефа, и у Дафны
создалось ощущение, что перехода он не покидал.
Вскоре все прояснилось. На выходе подземный переход
разветвлялся. Слева – ступеньки, справа – наклонный заезд для детских колясок.
Тут же начинался короткий узкий коридор. Завершался он железной дверью с
молнией и надписью: «Высокое напряжение! влезай – убьет!»
Именно «влезай – убьет». «Не» кто-то старательно закрасил
черным маркером.
Однако пес, как видно, желал, чтобы его убило. У этой двери
он и скребся, уверенно толкая ее лапой. Казалось, открыть дверь невозможно,
поскольку снаружи на ней висел в кольце-«антифомке» здоровенный замок.
Но произошло чудо. Невероятное победило очевидное и закидало
его мертвенно-дохлый трупик вусмерть убитыми фактами. Дверь открылась вместе с
висячим замком, который оказался просто наваренным на нее сверху.
Пес скрылся внутри. Подав Дафне знак подождать, Мефодий
осторожно заглянул внутрь. За дверью обнаружилась квадратная комната примерно
четыре метра на четыре. Освещали ее такие же гудящие лампы, как и весь пешеходный
переход.
Никаких смертоносных щитов с электричеством внутри он не
увидел. Окна, разумеется, тоже отсутствовали, зато имелись старый диван и
круглый пластиковый столик, по всем признакам «прихватизированный» из летнего
кафе.
