Черный пес успел уже удобно развалиться на диване. Положив
перед собой курицу, он смотрел на нее, вывалив язык и склонив голову набок.
Заметив Мефа, он заворчал, но скорее предупреждающе, чем агрессивно. Главным
для него было донести мысль, что курицу Буслаев не должен трогать ни при каких
обстоятельствах.
– Я и не трогаю! Я знаю, что недостоин ее
морально! – сказал Меф.
Пес перестал ворчать. Видя, что Мефодий не появляется, Дафна
просунула голову, осмотрелась и вошла. Перед ней на стене висел пожелтевший
плакат начальной военной подготовки, сообщавший, что: «Правильно ведя
оборонительные действия, каждый солдат может уничтожить большое количество
техники и живой силы противника». Прыгающие буквы наверху со знанием дела
уточняли:
«ЕсЛи хочИшь вСех зафИгачить, беРиги каНсерВы. ЗопаСай гранАты
и потроНы! В первую очереДь грохни офицера, свизИста, СнайПера, пулемеДчика и
кариКтировщика огня».
В нарисованном кустарнике лежал солдат, кривизной крепких
ног надежно смахивающий на Чимоданова, и, выставив дуло, вел оборонительные
действия. Выражались они в том, что он пунктирной линией палил по
неприятельским солдатам, машине и мотоциклу. Дафна представила, что это
Чимоданов палит по Эссиорху, и ей захотелось пририсовать мотоциклисту кожаную
куртку, а солдату ерш жестких волос.
Она подняла флейту, чтобы оживить плакат и устроить
сражение, проверяя, сколько живой силы уничтожит Чимоданов, но вовремя
вспомнила, что Мефу ничего подобного показывать сейчас нельзя. И вообще для
светлого стража у нее становятся сомнительные интересы.
Депресняк клокотал у Дафны на плече, как закипающий чайник.
Правое крыло он высвободил из комбинезона и хлопал им, безуспешно пытаясь
взлететь. «Я тебя презираю!» – сообщал он псу.
«А я тебя в упор не вижу!» – так же без слов отвечал ему
пес.
– Впервые вижу собаку, у которой есть своя комната в
подземном переходе, свой стол и свой плакат по гражданской обороне, –
сказал Меф.
– Это точно, синьор Помидор! У этой собаки много чего
есть! – заверил насмешливый голос у него за спиной.
Буслаев обернулся. В дверях стоял Арей, вошедший беззвучно.
С ним рядом Варвара сердито постукивала по ладони вытянутым из ножен тесаком.
Глава 3
Царевна-волчица
Настоящая любовь не может остаться безответной. Если любовь
безответна – это инстинкт.
Йозеф Эметс, венгерский философ
Ирка разрывала землю передними лапами, сердито откидывая ее
себе под живот. Она не могла найти кость, зарытую вчера, и злилась. Изредка
Ирка вскидывала морду и огрызалась на Антигона. Она подозревала, что это он
утащил кость и сгрыз где-нибудь в сторонке.
Кость была ей не нужна, есть бы ее она не стала, но Ирка и
прежде терпеть не могла, когда пропадают ее вещи. Срабатывал извечный женский
принцип, что нужны именно те брюки, которых не можешь найти. Причем нужны
исключительно до тех пор, пока они не найдены.
Матвей стоял рядом и с грустью смотрел сверху на волчий
загривок. От любимой девушки назойливо пахло тухлой рыбой. Волчица всякий раз
не могла удержаться и вываливалась в рыбьих внутренностях, если где-то их
обнаруживала. Ей казалось, что это отличная маскировка, и теперь собаки не
разберутся, кто она такая, и примут за сухопутно путешествующую по своим делам
дохлую атлантическую сельдь.
В шерсть на загривке впутались колючки, торчащие со всех
сторон ошейника-строгача. Иным волчицу было не удержать. Хотелось бы обойтись
вообще без поводка, но тогда Ирка невесть куда забрела бы и могла нарваться на
неприятности. К ней и так уже многие подозрительно приглядывались.
Багров давно разобрался, что волков и собак отличают не
столько по хвосту и серебристому окрасу, сколько по понуро-хитро-разочарованному
виду. Собака чаще всего жизнерадостна и деловита, волк же сутуловато-уныл.
Вечно стоит с опущенной головой и смотрит исподлобья, никому не доверяя.
Движения волка похожи на движения зашуганного, известного
всем в городке попивающего воришки, который бочком пробирается по рынку,
втягивает голову в плечи, не огрызается, когда на него кричат, но при первом же
случае ухитряется схватить и унести что плохо лежит.
Матвей ощущал себя опустошенным. Когда внутри все выжжено и
гложет чувство вины, оставаться нормальным нельзя. Можно только притворяться
нормальным. Матвею казалось, что у него нет ни прошлого, ни будущего. Одно
длинное бесперспективное настоящее.
Целуя тогда Ирку, он и не задумывался, что это приведет к
таким последствиям. И вообще не верил в последствия. К кодексу валькирий он
относился как к чему-то древнему и отжившему. Вроде не отмененного до сих пор
средневекового устава европейского универа, запрещающего вводить с собой лошадь
в аудиторию и проносить на экзамен заряженный боевой арбалет. Багрову казалось,
что в законе есть главная часть, которую соблюдать надо, и есть нечто такое,
что потихоньку можно и нарушить. Теперь же оказывалось, что кодекс валькирий
ничего лишнего не содержал.
Служение валькирии слишком ответственно, чтобы можно было
совмещать его с малейшим эгоистическим удовольствием. Тот, кто несет за царем
его меч, не может по дороге заходить в пивнушки. Тут – что-нибудь одно. Если
все же хочешь жить для себя – передай служение валькирии кому-то другому: отдай
копье, шлем и щит.
Ирка же – из-за него, Матвея, – нарушила кодекс,
увлеклась запретным чувством и теперь вот рычит, когда у нее пропадает кость.
Все же главным, что добивало Багрова, ущемляло его выпуклое
мужское «Я», была полная собственная беспомощность. Как некромаг, он привык,
что может решить большинство проблем, теперь же оказывалось, что вся его магия
– блеф и возможности не идут дальше способности шевелить лапками дохлых
зверушек.
Вечерами Матвей сидел и часами, ни о чем не думая, вычесывал
волчице шерсть. Ирка, обычно не любившая прикосновений, уступала. Она лежала,
вытянувшись, и умиротворенно смотрела на огонь. В ее выпуклых зрачках пламя
обесцвечивалось, двоилось и казалось прирученным.
Антигон хлопотал возле буржуйки, порой из лени скармливая
печке такие крупные поленья, что дверца не закрывалась. По полену любопытный
огонь выползал наружу и тянул к потолку тонкую дымную руку. Поленья
постреливали рыжими, скоро гаснущими искрами.
Реальность двоилась, печной смолистый дым висел под
потолком, едва соглашаясь скользить в открытую форточку, и иллюзия никак не
могла договориться с правдой, кто из них настоящий. Антигон пыхтел рядом,
что-то бормотал. Изредка подходил и совал Багрову то чашку с кофе, то
бутерброд, радушно желая «приятно подавиться!» и «скверного аппетита!».
