– Тебе лучше знать! Спорим на вареный мизинец! – с
ходу предложила она.
– Как это на «вареный мизинец»?
– Узнаешь, когда поспоришь!.. Леха, разбивай! Я поймала
его клешню!
Багров поспешно выдернул ладонь и спрятал руку за спину.
– Ладно-ладно! Сережа так Сережа, – сказал
он. – Все равно странноватое название.
Убедившись, что ей поверили, Бэтла успокоилась.
– Есть маленько! Я и сама сегодня его в первый раз
услышала. Все-таки роскошь иметь страну, в которой не знаешь восемь рек из
десяти и девяносто процентов озер, – сказала она миролюбиво.
– Как бы за эту роскошь не получить по шапке, –
буркнул осторожный Алексей.
– Когда вы уезжаете? – уточнил Багров.
Бэтла исторгла вздох. Ощущалось, что ей никуда особенно и не
хочется. Москва – великий магнит, а магнит неохотно отпускает прилипшие к нему
гвозди.
– Сегодня вечерним поездом. Я же сказала: в суточную
кассу. Надо только байдарки напрокат взять, но это Ламине поручили.
– Как-то я не доверяю Ламине! – озабоченно заявил
оруженосец. – Сейчас ничего толкового и не возьмешь: все в походы рванули.
Двушек и трешек точно может не оказаться… Надо было Таамаг отправить. Она бы
байдарки выбила!
– Ага. Вместе с зубами. Томка когда просит, вначале
распускает руки, а потом вспоминает, что забыла сказать «пожалуйста!», –
хмыкнула Бэтла.
Волчица, нетерпеливо бегавшая вокруг Багрова, обмотала ему
поводком ноги. Обнаружив, что он этого не заметил, она с силой дернула и, когда
Матвей рухнул, сочувственно высунула язык.
– Вечно я на это попадаюсь! И ведь не в первый
раз! – морщась, сказал Багров.
Высвободив ноги, он встал и, ослабив поводок, вновь позволил
белой волчице рвануть с места и скрыться в подлеске. На сей раз валькирия
сонного копья и Алексей за ними не последовали.
– Если что – я с тобой свяжусь! Запомни: Мухтолово!
Река Сережа! – крикнула ему вслед Бэтла.
Глава 4
Про нельзей и льзей
Когда бываешь в сомнительных местах – вцепись в сумку обеими
руками и держи ее перед животом. Если же место не выглядит сомнительным, сумку
лучше вообще с собой не брать.
Улита
Мошкин, Чимоданов и Ната вынырнули из переулка, оглушенные
царящим там треском отбойных молотков. Москва, эта беспокойная молодящаяся
старушка, вечно сверлилась, чинилась, достраивалась и наводила марафет, уже
который год заставляя всех своих жителей находиться в состоянии вечного
ремонта.
Всю дорогу к резиденции мрака Ната пребывала в хорошем
настроении. Чуть ли не впервые в жизни рассказывала о своих родственниках и
называла тетю Свету – «тетя Цвета». Затем купила у какой-то бабульки
перезревшие вишни, мгновенно окрасив губы и зубы в вампирствующий цвет.
Большая Дмитровка встретила их каленым солнцем. Была та
предвечерняя пора летнего дня, когда город внезапно высветляется и кажется
остановившимся и неестественным. Раскалившиеся стены домов дышали жаром. По
асфальту, обгоняя застрявшие в пробке машины, неторопливо катилась скомканная
газета. На месте знакомого дома возвышалось теперь нечто скромно-респектабельное.
Подчеркнуто и намеренно никакое. Такими бывают неброские офисы крутых западных
фирм, избегающих назойливой рекламы и работающих под девизом: все, кто надо, о
нас и так знают.
На небольшой вывеске (настоящее золото, хитро маскирующееся
под обветренную медь) значилось одно-единственное слово:
EIDOS
И чуть ниже:
Московское представительство.
– Надо же! Никакой строительной сетки! –
озадаченно сказал Мошкин.
Он так привык к ней, страшной, потемневшей, с взлетающими от
ветра бородами грязи и тополиного пуха, что без сетки дом казался ему неодетым
и чуть ли не неприлично голым.
– Только что заметил? – поинтересовалась Вихрова.
Десятка два зеркальных, до блеска отмытых окон безлико
таращились на Большую Дмитровку. К одному из них Чимоданов прильнул лицом,
надеясь углядеть, что внутри, но не увидел ничего, кроме собственных безумных
зрачков. Затемненное стекло запотело от дыхания.
Чимоданов углядел у двери кнопку и клюнул ее пальцем. Раз,
другой, третий. Никакого эффекта. Ната, никогда не имевшая терпения, потеряла
то небольшое благоразумие, которое его заменяло.
– Ты будешь звонить или нет? – накинулась она на
Чимоданова.
– Я и так звоню! – огрызнулся тот.
– Громче звони!
– Громче нельзя!
– Нечего мне рассказывать про нельзей и льзей! –
огрызнулась Ната.
Подумав, Чимоданов что-то шепнул Зудуке, раскрутил его за
ногу и запустил в крайнее левое окно на втором этаже, где прежде, в старой
резиденции, располагалась его комната. Метнув Зудуку, он присел, ожидая звона
стекла и осыпающихся осколков, однако ничего не произошло. Стекло, чавкнув,
расступилось и, поглотив Зудуку, сомкнулось за ним, как поверхность болота.
Более того, на краткий миг весь дом с его темными окнами,
сероватым облицовочным камнем и пластиковым водостоком зримо смялся, как
огромный кусок глины, и ухмыльнулся, провиснув карнизом. По дому пробежала
рябь, затронувшая даже асфальт у их ног, и все стало, как прежде – солидно и
офисно. Белое солнце, спрятавшись за соседними крышами, дышало блинным жаром.
Пыхтели бензиновыми легкими и обмахивались веерами вентиляторов сгрудившиеся в
пробке автомобили.
Не доверяя себе, Мошкин уставился на Нату, а та на
Чимоданова. Сомнений не оставалось – все трое видели одно и то же. Это прежде,
до сноса, по Большой Дмитровке, 13, помещался честный дом с фундаментом,
стенами и балками. Теперь же, втиснувшись между соседствующими строениями,
перед ними, точно надутый мыльный пузырь, затаилось живое глумящееся и мыслящее
существо, чем-то родственное, возможно, комиссионерам и суккубам. Хорошенькую
резиденцию приготовил добрый дяденька Лигул для России!
– Может, нам туда не надо, а? – дрожа, спросил
Мошкин.
– Как не надо? А Зудука? Я за своего Зудуку весь мрак
порву! – вознегодовал Чимоданов.
Если прежде он надеялся, что Зудука прокрадется по лестнице
и откроет, то теперь эта надежда стала призрачной. Он метнулся к двери и, не
жалея кулаков и ног, стал барабанить.
– Это чего? Не пускают нас? А если мне хочется мерзости
творить? – облизывая губы, поинтересовалась Ната.
