Растерявшаяся Дафна некстати дернула за вшитую в комбинезон
ручку, но получилось только хуже. Вместо того чтобы втянуть когти, Депресняк на
всю глубину запустил их в лицо и волосы дриады. Всклокоченная дамочка зашипела
от боли, замахала руками. Очередная капля с ее носа описала полукруг и проросла
на шиферной крыше торгового ряда.
– Теперь ты вообще ничего не получишь! Ни одной бусины!
Искать меня будешь и не найдешь! Слышишь? Ты покойница! Уяснила:
покойница! – мстительно завопила дриада.
Лицо у нее было разодрано, однако вместо крови из ран
сочился вязкий сок. Сорвав Депресняка, она отшвырнула его от себя, топнула
ногой и исчезла. Кот прихрамывал, но вид имел довольный. Когда животное
пребывает в такой степени убежденности в своей правоте, его даже ругать
невозможно. Дафна погрозила ему кулаком и отвернулась.
«Сумасшедшая. Не все дома! Ну или, во всяком случае, многие
отлучились!» – подумала Даф и, вспоминая безумные глаза дриады, боком выбралась
из закутка. Мятые самовары смотрели на нее блестящими боками. В одном из
самоваров Дафна увидела лицо в противогазе и каске.
– Ну что, купил ружбайку? – поспешно спросила она,
оборачиваясь к Мефу.
Если не хочешь отвечать на чужие вопросы – задавай свои.
– Не-а, наигрался. Мне даже каска надоела. Обратно ведь
не примут? – ответил Буслаев с сожалением.
Он вечно себя на этом ловил: чем с большим нетерпением
схватишь какую-то штуковину, тем ненужнее она после окажется. Синдром бумажного
языка, купленного в цирке, с которым уже в метро ощущаешь себя жгучим идиотом.
– Это радует. Значит, ты не безнадежен, –
рассеянно одобрила Даф.
Она только что сообразила, что оставила кору дуба валяться в
закутке, но возвращаться не стала. Ей и так ясно было, что дриада не скоро
захочет с ней увидеться.
* * *
Около одиннадцати вечера Корнелий заглянул на кухню. В
коварной душе его обреталось намерение утащить из холодильника колбасу. За
столом он увидел Улиту и Эссиорха. Их головы почти соприкасались. Палец Улиты
задумчиво скользил по полировке, растягивая и вновь собирая большую каплю воды.
О чем они говорили, было непонятно, однако остального мира для них явно не
существовало. Он был задвинут на задворки вселенной и тихо пылился там вместе
со всякими ненужными вещами.
Другой бы на месте связного света молча удалился, однако в
данном конкретном случае на месте Корнелия был именно Корнелий.
– Ага! Попались! Встать! Руки за голову! Проверка
документов! – заорал он.
На Корнелия вскинулись сразу две пары раздосадованных глаз.
Выключенный чайник на плите закипел сам собой. Корнелий забеспокоился.
– Эй! Это шутка была! Что вы на меня уставились, как
злобные сычи на дохлую лошадку? – спросил он тревожно.
– Сычи лошадок не едят, – сказал Эссиорх.
– Чего, так плохо? Хотя тебе лучше знать!.. Что у вас
тут? Бунт зверушек? Моська в сговоре со слоном дают Крылову тему для новой
басни?
Улита напряглась. Существовал целый ряд животных, домашних и
диких, упоминаний о которых она не переносила.
– И кто тут слон? – поинтересовалась она
подчеркнуто спокойно.
Чайник на плите выкипел и намертво приварился к решетке.
– Разве непонятно? Эссиорх! У, хобот слонячий,
отвернись от меня! – поспешно нашелся Корнелий.
Сравнение с моськой Улиту более-менее устроило. Эссиорх же
из себя выходил долго. Во всяком случае, Корнелий научился улавливать момент,
когда надо улепетывать.
– Ты никогда не задумывался, что люди могут иметь право
на свободу от твоего присутствия? – спросил Эссиорх.
Корнелий озадачился. Об этом он действительно размышлял
редко. Окружающий мир для него был корнелиецентричен. Он выключался, когда
связной закрывал глаза, и послушно ждал его пробуждения. Даже солнце и то
переставало светить, когда Корнелий на него не смотрел.
Корнелию захотелось брякнуть, что людей он тут не видит, а
видит одного хранителя и одну ведьму, но в этот момент дверной звонок
решительно произнес: «ДЗВИААК! ЧИУ-ЧИУ!»
«Чиу-чиу!» являлось началом мелодии, которая должна была
играть, но вечно куда-то западала. Эссиорх покорно встал, всхлипнув расшатанной
табуреткой, и отправился открывать. На площадке стоял мужчина в светлом льняном
пиджаке. Круглое, циркулем вычерченное лицо с двумя ямками на щеках. Брови – короткие
щетки.
– Привет, Ратувог! – с удивлением поздоровался
Эссиорх.
Ратувог молча сунул ему твердую ладонь. Руку всегда
стискивал так, словно предполагал у того, с кем здоровался, наличие многих
лишних костей. Хотя Эссиорх был, по-моему, единственным, кому это нравилось.
– Проходи! – пригласил Эссиорх, посторонившись.
Ратувог проходить отказался, но в коридор все же продвинулся
и тотчас закупорил его. Он был вовсе не громоздким и не особенно мускулистым,
но везде, где он оказывался, сразу становилось тесно.
– Я по делу! – сказал он.
Эссиорху это и так было ясно.
– В общем, тема такая, – решительно продолжал
Ратувог. – Есть девочка, сирота. Три с половиной года. Родители погибли в
аварии. В опеке у дяди и тети. Девчонка нервная, часто плачет, заходится. Тетка
и муж ее успокаивают: хлещут ее чем попало – мокрым полотенцем, ремнем. В
последнее время стали еще и сигаретами прижигать.
У Эссиорха расширились ноздри.
– Чем-чем прижигают? – переспросил он.
– Ты не ослышался, – сухо подтвердил Ратувог.
Эссиорх уже обувался, терпеливо шнуруя высокие ботинки.
– А тебе самому нельзя? – поинтересовался он.
Ратувог пошел пятнами.
– Видишь, тут какая штука. У меня запрет на насилие под
угрозой потери крыльев! Я нарушал его дважды. Это будет последний, –
выдавил он.
– Мне кажется, Троил бы понял, – заметил Эссиорх.
– Он уже два раза понимал. Нельзя же бесконечно! А
когда кто-то мучает детей, меня капитально срывает. Я боюсь, что с этими двумя
уродами могу наломать дров, – сказал Ратувог.
– А я спокойный? – спросил Эссиорх.
– Ну, ты хотя бы притворяешься, – утешил его
Ратувог.
Подпрыгнув, Эссиорх ладонью сбил с высокой вешалки
мотоциклетный шлем и поймал его у самого пола. Движение было отработанным.
Кожаную куртку он захватил с собой.
– Ясно, – кивнул Эссиорх. – Адрес помнишь?
