– А ты туда что-нибудь положила? – резонно спросил
Хаврон.
– А то нет! Я вчера покупала майонез!
– Рад за тебя! Тогда возьми ложку, и вперед! Уверен,
что майонез еще там! – поощрил ее Хаврон.
Брать ложку Зозо не стала. Вместо этого она сказала:
– У тебя челка прилипла, как у Адольфа Гитлера. Не
знаешь, где фотоаппарат?
Фотографироваться Эдя наотрез отказался. Босиком он
прошлепал в ванную, предусмотрительно щелкнул задвижкой и крикнул через дверь:
– Теперь я понимаю, почему от тебя все мужья сбежали!
– Потому что сволочи! – отрезала Зозо.
– Так-то оно так. Но тут какая штука. Если человеку
слишком часто попадаются на дороге сволочи, то одно из двух: либо он сам
сволота порядочная, либо этих сволочей специально ищет, – насмешливо
прокомментировали из ванной.
Зозо такое объяснение не устроило.
– Сам ты гад, Хаврон! – сказала она убежденно.
Брат ее не расслышал. В ванной уже шумела вода. Зозо пару
раз мстительно толкнула дверь пяткой, жалея, что лишена возможности придушить
Эдю прямо сейчас. Будет теперь плескаться, как морж, и плевать ему, что она
страдает.
Внезапно Зозо ощутила себя вдрызг несчастной. Ей спешно
требовался внятный повод для саможаления, и теперь он обнаружился. Брат! Вот
кто во всем виноват! Заел ей жизнь, а сейчас еще противно фыркает в ванной от
удовольствия, как большой пес, которому чешут пузо.
Часто бывает, что человек вначале принимает решение и
совершает некое действие, а потом подгоняет под него отговорки и обоснования. К
примеру, вначале два приятеля расплевываются, а затем внушают себе, что хотели
сделать это давно и все время своей дружбы только и делали, что уступали друг
другу. Или жена вначале бросает мужа, а потом спешно подшивает к своему
поступку благовидные мотивы.
О том же, что проще попросить прощения и понять, что виноват
во всем именно ты, а не кто-то другой, предпочитают не думать. Никто не любит
быть виноватым. Не только на обиженных суккубы водку возят, но и на слишком
правых и недооцененных. Недаром в Тартаре даже кафедра недавно открылась:
правоты, недооцененности и непогрешимости.
Зозо вновь пнула дверь. Она вспомнила, как в детстве они с
Эдей ссорились, он запирался, а она подсовывала ему под дверь бумажки, на
которых писала: «Дурак! Идиот!» Он же писал на бумажках: «Я не читаю!» и
просовывал обратно.
– Купи себе, наконец, квартиру и отвали от меня! –
громко крикнула Зозо в щель.
Она думала, что Эдя не услышит, но тот как раз выключил
воду.
– ЩАС! Только старушку-процентщицу зарублю!.. Денег
дай! – сразу согласился брат.
– Возьми кредит!
Нырять в болото кредитного рабства Хаврон отказался.
– Понимаешь, сеструха! С любым имуществом связаны
неприятности. Купи себе хоть собачью будку в тундре – и вместе с ней огребешь
вагон ненужных проблем. Налог на землю, аренда собаки, биржевая стоимость
придушенной курицы. Нет уж: предпочитаю быть неимущим. Меня больше устраивает
ситуация, когда государству нечего с меня взять, кроме зубной щетки, –
сказал он, увиливая.
– Ничтожество! Дрянь! Иждивенец! – крикнула Зозо в
дующую сквозняком щель.
– Остынь!
Дверь быстро приоткрылась, и ее окатило струйкой тепленькой
водички. Зозо яростно рванулась в атаку и, вырвав скользкий душ из рук брата,
дернула. Что-то натянулось, лопнуло, и лейка внезапно осталась у нее в руках.
Дверь захлопнулась.
– И это взрослая женщина, мать взрослого сына! Шланг
оторвала! Ай-ай! – запричитал Хаврон.
– Неудачник!
– А ты Красная цапочка! Как начала в детстве цапать,
так все цапает, цапает! Чего сегодня дома сидишь? Очередной стареющий Карлсон
выпрыгнул в окошко с зонтиком?
– Попрошайка! Крышка от унитаза! Пустое место! –
беспомощно всхлипнула Зозо, потрясая душем.
Ей казалось, что ничего обиднее для мужчины просто не
существует. Но, увы, Эдя не был мужчиной. Он был братом и имел непрошибаемый,
поистине братский иммунитет.
– Слушай, давно хотел спросить. Алкоголиков,
наркоманов, истериков, душевнобольных среди твоих близких родственников не
было? – миролюбиво поинтересовался он в щелочку.
– СРЕДИ СВОИХ ПОИЩИ!
Зозо еще раз пнула дверь, отшибла ноготь на правой ноге и,
прихрамывая, отправилась на кухню дуться. Увы, долго дуться у нее не
получилось. Четверть часа спустя в дверь просунулось белое вафельное полотенце,
нанизанное на гимнастическую палку, а затем, помахивая флагом, вошел и сам
Хаврон в сиреневом халате.
– Чего тебе надо? Голову вон мне всю облил. Шланг
теперь новый покупать, – плаксиво сказала Зозо.
Она была в той финальной стадии раздражения, когда ярость
постепенно переходит в слезы. Убивать уже никого не хочется, зато хочется
уткнуться лицом в подушку и сотрясаться.
Эдя где-то порылся и молча сунул ей плоский и холодный
шницель с перцем. Шницель был завернут в лист, озаглавленный: «График
дезинфекции холодильников». Хаврон недаром столько лет работал официантом.
Работа научила его, что женщина злится в основном, когда голодна. Накорми ее –
и она едва вспомнит, что заставляло ее пять минут назад шипеть и подскакивать.
Зозо всхлипнула и вцепилась в шницель зубами. Она себе
казалась самой нелепой взрослой женщиной в мире. Как-то неправильно все. Вроде
бы люди должны чему-то учиться и как-то меняться, на деле же получается, что
никаких глобальных изменений не происходит. Где раньше спотыкался, там и теперь
спотыкаешься. Разве что падаешь больнее. Где ребенок не ушибется, там старушка
шею сломит. Видимо, мудрость лишь в том, чтобы все, что происходит, все
неудачи, слезы и неприятности, воспринимать как обязательную часть пути и
воспринимать все с благодарностью. Упав же, очиститься от грязи и идти дальше.
Где-то зазвонил телефон. Звук был глухой, едва различимый.
Эдя прислушался. Зозо перестала рвать зубами шницель.
– Куда ты дела трубку? – спросил Хаврон у сестры.
– Почему я?
– Потому что я всегда кладу ее на базу!
– Очень за тебя рада!
Хаврон пожал плечами и отправился на поиски. Трубку он,
разумеется, нашел не на базе, а в ванной, в корзине с бельем. Все время, пока
продолжались поиски, она продолжала трезвонить. Жуя мясо, Зозо слышала, как Эдя
прочувствованно произнес:
– Аллоу! Резиденция Хавронов-Буслаевых! Кого из белых
господ я могу позвать?
