– Ну ты, мать, даешь! Сейчас еще я захочу на ручки, и
все наши мужчины закопаются по брови в ил! – урезонила ее Улита.
Пыхтя, ведьма высвободила ноги из байдарки и, грузно
плюхнувшись в реку, стоически стала карабкаться в крапиву.
Вытащив вместе с Эссиорхом последнюю лодку, Меф посмотрел на
свои руки. Все-таки грести пришлось долго. Хорошо, что ладони у него были
твердые, знакомые с турником, и потому водяночная мозоль вздулась только под
средним пальцем. Сдуру Меф прокусил ее и ощутил солоноватый вкус того, что ее
наполняло.
– Оставил бы – завтра утром ничего бы не было! –
сказал Чимоданов. – Шляпа!
– А ты кто?
– Подчеркиваю: этого мы сегодня обсуждать не будем!
Недалеко от тополя Улита нашла стоянку с кострищем и, рухнув
в траву на солнцепеке, заявила, что сегодня никуда больше не поплывет. Пусть ее
пристрелят, только предварительно накормят и найдут в рюкзаке сухую одежду. К
Улите присоединилась Ната, к Нате – Чимоданов с Мошкиным, и, наконец, на их
сторону переметнулся Корнелий, поначалу заявлявший, что даже ночевать будет на
реке, в байде.
Эссиорх, собиравшийся сплавляться часов до шести, вздохнул и
сдался. По его оценке, со всеми петлями реки они прошли километров пятнадцать,
не больше.
– Не очень-то увлекайся арифметикой, а то заикой
станешь! – сказала Улита. – А ну-ка скажи быстро: «Жил да был да суп
ел да кашу варил математик дядя Вова. У него были кошечки Кваттуордециллион и
Дуодевигинтиллион, попугай Тредециллион и щеночек Гугол».
Мефодий и Дафна были отправлены в лес за дровами. К ним
присоединился Мошкин, приволокший целую засохшую березу. Коричневые, цепко
держащиеся листья ее сухо гремели, когда Евгеша буксировал ствол по траве.
Бросив березу у костра, вошедший во вкус Мошкин приволок и елку. Его
остановили, опасаясь, что он перетаскает весь лес. И так уже костер получился
таким, что издали к ним стал принюхиваться пожарный вертолет.
Корнелий постелил коврик, выложил на него вещи и, скрестив
руки, принялся удовлетворенно их созерцать.
– Знаете, сколько стоят эти носки? Как тридцать пар
обычных. Зато они сохнут даже в воде! – похвастался он, демонстрируя
непрозрачный пакет с затянутой горловиной.
Эссиорху сразу стало ясно, по какой причине Корнелий едва не
опоздал на поезд. Среди его сокровищ были и тонкая обтягушечка, способная
разбухать от влаги и греть как шуба; и две пары походных брюк с миллионом
карманов; и целый набор алюминиевых мисок и чашек, вставлявшихся друг в друга
так хитро, что можно было возиться часами; и саперная лопатка; и
бундесверовская ложка-вилка-открывашка; и надевавшийся на голову фонарь; и еще
один фонарь с проводом-втыкалкой и ручкой, вращая которую можно было заряжать
мобильный телефон; и топор с пластиковой рукояткой; и метров двадцать троса; и
пика-гавайка, которой можно было выстреливать, натягивая ее на привязанной к
ручке резинке. С краю лежали три ножа разных размеров. С одним можно было
ходить на медведя, с другим на волка, а с третьим, пожалуй, на суслика.
Венцом собрания могла считаться походная сворачивающаяся
пила. Корнелий утверждал, что ей можно ампутировать ногу за двенадцать с
половиной секунд, и ласково подманивал кого-нибудь подойти ближе.
– Откуда ты знаешь, что за двенадцать с половиной? Ты
пробовал? – тотчас принялась подлавливать его любившая споры Ната.
– Почему сразу я? Мне продавец сказал, – стал
защищаться племянник Троила.
– А он сколько ног отпилил?
– Слушай, отстань, а? С тобой неинтересно
разговаривать! – рассвирепел Корнелий и, не зная, кому еще показать свои
сокровища, позвал Мефа.
– Да уж! Тут без ограбления туристического магазина не
обошлось, – заметил Буслаев, экипированный едва ли не одной вилкой и
спальником.
Примерно так же подготовился к походу и Эссиорх, взявший с
собой обычную чашку и отправившийся в легких льняных брюках, из прочих вещей
захватив только дождевик, сплавную обувь и всякое прочее, по мелочи. Но
Эссиорх-то сделал это от опыта и презрения к условностям, что сложно было
сказать о Мефе, которым руководила обычная лень.
– Ну ничего! Вот попросите у меня что-нибудь! –
сказал Корнелий, с затаенной радостью предвкушая, как его будут умолять
одолжить самонадувающуюся походную подушку или негнущиеся колышки для палатки.
– Не знаю, как остальные, а я не попрошу! –
уверенно произнес Эссиорх.
– Почему это? – с подозрением спросил Корнелий.
– Не знаю, как тебя, а меня собственность убивает. Я
это физически ощущаю. Если хочешь сделать мелкую собаку несчастной – дай ей
кость, которую она не в состоянии разгрызть, но будет охранять. Хочешь сделать
несчастным человека – сделай его собственником. С любым предметом мы
приобретаем себе заботы, которые в десять раз больше пользы от самого предмета.
– Что-то я не врубился, – сказал Меф. – А
если предмет совсем жалкий?
– Жалких нет. Назови какой-нибудь, – предложил
Эссиорх.
Буслаев испытал кризис воображения.
– Ну, печной горшок, – брякнул он. – Положим,
я живу в пустом деревенском доме и только он у меня и есть.
Эссиорх задумался самое большее на секунду:
– Пожалуйста! Вот ты – счастливый обладатель печного
горшка. Поздравляю! Горшок – один, а забот – целый вагон. Надо ругаться с тем,
кто его запачкал и не вымыл за собой. Надо орать на соседского ребенка, чтобы
он не свалил его со стола. Ты не можешь выйти из дома, потому что его упрут
вместе с кашей. Ты начинаешь невольно сравнивать свой горшок с горшками других
людей и приходишь к выводу, что у кого-то горшок лучше твоего, а у кого-то
хуже. Первым ты завидуешь, вторых лезешь утешать, хотя тебя об этом не просят…
К тебе начинают приходить толпы безгоршечных друзей со своими подругами, сидеть
у тебя до утра и дебоширить. Ну и так далее! В общем, если очень постараться,
то, даже имея один печной горшок, можно захлопотаться до психушки.
– Теперь я понимаю, почему ты до сих пор не женат. Ты
патологически боишься горшков, – заявила Улита.
Эссиорх, как показалось Мефу, напрягся. Женщины не умеют
шутить на тему брака без личностного вовлечения в процесс, а потому лучше
выбрать для юмора более безопасную тему.
– Что же теперь, и горшка нельзя купить? – спросил
Буслаев, из мужской солидарности выручая Эссиорха.
