– Хлебанули кислорода! Сейчас бы мотоцикл Эссиорхов
сюда! Двигатель завел, наклонился к трубе и отдышался! – мечтательно
зевнула Улита.
– Давно хотел спросить. Эссиорх – это имя или
прозвище? – решился на вопрос Меф.
– Погоняло такое, – ласково пояснила Улита. –
На самом деле он Гундаренко Тарас Богданович, уроженец города Таганрога.
Ната, Чимоданов и Мошкин синхронно заржали. Меф был в
замешательстве, не зная, верить или нет. Зато Эссиорх, как показалось Дафне,
покосился на Улиту без всякого восторга.
«Ну все! – подумала Даф. – Она идет ва-банк! Еще
немного – и либо Эссиорх срочно полюбит детские горшки и марш Мендельсона, либо
она утопит его в реке!»
Забравшись в спальник, Меф смотрел наверх, где сквозь
зеленый с сетчатой серединой купол палатки силилось проглянуть небо.
Слышно было, как недалеко, в соседней палатке, возится
Корнелий и, подсвечивая фонарем, истребляет насекомых. Круг его зажженного
фонаря Меф дважды спутал с луной, после чего, не доверяя себе, уже и настоящую
луну, прочно застрявшую в сосновых ветвях, принял за фонарь. Где-то рядом с
Корнелием ворочался и вздыхал Евгеша Мошкин, приданный стражу света в нагрузку.
Ната в другой палатке переругивалась с Чимодановым.
– Ты мыться что, не собираешься?
– Грязь в городе. Тут грязи нет, – философски
произнес Петруччо.
– Ага, нет! Посмотри, сколько на ножищах приволок!
– Это не грязь! Это тина, земля и глина! И вообще
молчи, женщина: собирай лучше комариные трупики! Мне завтра пирамиду
достраивать! – отрезал Чимоданов.
Он ужом скользнул в спальник, долго вертелся и дергал
«молнию». Ната уснула быстро. Чимоданову же не спалось. Ему размышлялось,
скучалось, ворочалось, пыхтелось, вздыхалось и нылось. Часа через два, устав
сам от себя, он вылез наружу и у погасшего костра столкнулся с Депресняком,
тоже пребывавшим в тоскливых непонятках, как ему проводить кошачью свою жизнь.
– Тебе чего, тоже не дрыхнется? – сочувственно
спросил у него Чимоданов.
Кот неопределенно шевельнул зубчатым хвостом. Петруччо хотел
присесть рядом на бревно, но тут Депресняк, выгнув спину, предупреждающе
зашипел. Поняв, что его привлекло нечто на берегу, Чимоданов материализовал
топор и молодым лосем ломанулся к камышам.
Подбегая, он увидел тень, торопливо скользнувшую к соснам.
Петруччо погнался за ней, но споткнулся о корень и улетел в крапиву. Вернувшись
к лодкам, Чимоданов оглядел их, пытаясь понять, зачем странная фигура вертелась
рядом.
Со «Свирью» и «Тайменью» все было в порядке, но, подсветив
фонарем «Вуоксу», Петруччо обнаружил на новом днище длинный, почти полуметровый
порез.
– Свиньи! Изгадили новую байду! – злобно процедил
Чимоданов.
Теперь он почти жалел, что не метнул в тень топором. Хотя
боевой топор не то оружие, которым можно безопасно подранить. Тут или все, или
ничего.
Чимоданов уселся на раненую «Вуоксу», положил на колени
топор и стал ждать рассвета. Раз ему все равно не спалось, он решил караулить.
Ковер звезд накрывал лес. На затихшей Сереже лежал желтоватый туман, скатанный
точно из клочьев старой ваты. В реке кормилась и плескала крупная рыба. Большие
мотыльки пролетали над водой, изредка взмывая вверх.
Чимоданов грозно высморкался. Красоту природы как таковую он
не воспринимал, но все же она затрагивала что-то в его душе и беспокоила, как
волка беспокоит луна.
Мысли, прежде заваленные дневными заботами, теснились в
сознании Чимоданова. Некоторое время они удерживались раздражением, что кто-то
изгадил лодку, но вскоре отлетели и больше к «Вуоксе» не возвращались.
Чимоданов стал думать о девушке, проскочившей мимо по Новому
Арбату и которую, если жизнь управляется теорией вероятности, ему никогда
больше не увидеть. А если и увидит, то понравится ли он ей? Заблуждений,
связанных со своей внешностью да и с нравственными качествами тоже, Чимоданов не
имел. Если в нем и было нечто красивое, то только печень, да и та, как
известно, в глаза не бросалась, а тихо лежала где-то внутри.
Внезапно у Чимоданова возникла идея. Он вскочил, огляделся
и, сунув топор под лодку, быстро направился к средней палатке.
…Когда кто-то зажал ей рот, Даф проснулась. Рванулась,
собираясь укусить ладонь, но внезапно поняла, что это Чимоданов.
– Чего тебе? – промычала она.
– Тшш! Иди сюда!
Даф вылезла из палатки и стала дуть на угли, удивляясь, что
комары исчезли. Видно, и у них в муромских лесах имелись свои присутственные
часы.
– Ну! – нетерпеливо сказала она Чимоданову.
Петруччо сопел рядом, носком ноги толкая в огонь шишки.
– Хочу спросить тебя кое о чем!
– Ну спрашивай!
– Только подчеркиваю: мне заранее плевать, что ты
ответишь! – начал он.
Даф пожелала Петруччо счастливого плевания, после чего
поинтересовалась, зачем в таком случае было ее будить?
– Я вот тут подумал… Если ты для меня кое-чего
попросишь у света: мне это дадут? – спросил наконец Чимоданов.
– Не знаю. Я же в Эдеме не самая главная… Наверное,
смотря что, – осторожно ответила Даф, не готовая давать какие-либо
обещания. – А чего ты хочешь попросить?
Чимоданов замялся.
– Ты вначале скажи: дадут или нет!.. Ты не думай: это
что-то более-менее нормальное, касающееся меня… э-э… лично. Не ключ от врат
Эдема и не какая-нибудь глупость, – на всякий случай добавил он и тотчас,
спохватившись, что дал слабину, пригрозил: – Учти: если мне это не даст свет, я
попрошу у мрака!
– Очень страшно, – зевнула Даф. – Можно я
пойду спать и буду бояться во сне?
Петруччо, пристально смотревший на нее, разочарованно
набычился. Он, как видно, считал, что Даф испугается.
– Ты выясни вначале: даст свет или нет! – повторил
он.
Уловив в его голосе просительную и даже жалобную интонацию,
Даф кивнула. В конце концов, что она теряет? Передать просьбу Чимоданова всегда
можно, а там уж пусть решает тот, кому положено.
– Хорошо, узнаю. Только на всякий случай имей в виду:
ни свет, ни тем более мрак ничего не дают за просто так, – предупредила
она.
– То есть? И ваш свет тоже не дает? – поразился
Чимоданов, которому втайне казалось, что у добренького света все сплошная
халява.
