Разобравшись с картошкой, Дафна отошла к Сереже и опустила
руку в воду. Сережа лизала ее пульсирующую ладонь как дружелюбный пес. Порез
болел почти непрерывно. Даф даже грести не могла: греб один Меф.
Поиски дриады пока ничего не принесли. Упрямая маленькая
особа продолжала скрываться, хотя Эссиорх всякий раз, как они плыли по реке,
зорко вглядывался в лес. Даф знала: он чувствует и видит не только то, что на
берегу, но еще очень и очень многое.
Продолжали искать дриаду и валькирии, обогнавшие их, по
приблизительной прикидке Эссиорха, на дневной переход. Дважды они натыкались на
их стоянки. Валькирии, судя по всему, отдыхали с размахом. После них всегда
оставался сколоченный стол. К реке, если берег попадался высокий, бывали
прорыты укрепленные ступени. По всем признакам, в их большой компании имелся
кто-то с умелыми руками. Оруженосец Бэтлы? Фулоны?
Один раз Даф встретила на стоянке разбитое в труху сухое
дерево с явными следами копья.
«Ну без Таамаг тут не обошлось!» – подумала она.
Каким образом ищут дриаду валькирии, оставалось для нее
загадкой до вчерашнего дня. Кого можно поймать, шумной толпой сплавляясь по
реке? Случайно всплывшего водолаза? Проболтался, как Шмыгалка и предполагала,
«Корфелий».
– Ну все! Ща тресну! Скоро они всю мяту
развесят? – простонал он вчера, обнаружив, что его дорогая палатка с
тентом, якобы выдерживающая тропический ливень, таинственно пасует перед легким
русским дождиком. Признавать ошибки было не в привычках Корнелия. Он заявил,
что дождику не хватило тропичности и какие-то особые дышащие поры в палатке и
тенте не успели закрыться.
– Какую мяту? – непонимающе переспросила Даф.
Эссиорх уставился на Корнелия с укором, но почти сразу
кивнул, подтверждая, что раз он сказал «А», надо говорить и «Б».
– Тут такая штука! – сказал Корнелий,
улыбаясь. – Дриады, как определяет эдемский справочник, «существа
психологически сложнопостижимые со множеством ментальных нюансов и склонностью
к накоплению отрицательных переживаний». В переводе на нормальный язык: у них
полно закидонов. Если кто их когда обидел, тыщу лет будут дуться, хотя бы ей
просто на ногу наступили.
Дафна укоризненно посмотрела на Депресняка.
– И не стыдно тебе? Зачем было когти распускать?
Кот не помнил, за что ему должно быть стыдно, но на всякий
случай застыдился.
– Так вот, про закидоны! – продолжал
Корнелий. – Наша репейная дриада терпеть не может мяту перечную. Если
где-то мята растет или просто хоть лист валяется – она к этому месту и близко
подойти не может.
– Почему?
– Да потому что там, где мята, сразу появляется мятная
дриада – мощная такая бабуленция с мышцами борца, даже не ожидал, что у мяты
такая окажется! – и начинает колотить нашу дриаду своей клюкой! У них
какие-то старые разборки. В общем, валькирии выделили несколько оруженосцев, и
те развешивают мяту по всему муромскому лесу, постепенно сужая кольцо. Мы
находимся в его центре. Ну или примерно в центре, так что рано или поздно мы ее
сцапаем.
– А она сама разве не может догадаться, что мы ее так
загоняем?
– Догадаться-то она может, да только все равно к
перечной мяте не подойдет. Ее и в прошлый раз, когда разведчик на наконечник
стрелы наступил, так отловили. Вот только… э-э!.. – Корнелий замялся и
замолчал.
– «Чудом успели, а тут не факт, что успеем!» – мысленно
договорила за него Даф.
К ее неподвижной ладони подплыла стайка мальков. Мелькая
между пальцами, они вопросительно толкали их, проверяя, что это тут лежит на
песке, в знакомом им месте. Особенно усердствовал один малек, эдакий рыбий
Чимоданов, размером в треть спички. Он и так крутился, и эдак, и за ладонь
щипал, и за запястье, и к своим отплывал, хвастаясь: «Смотрите, сколько еды я
нашел!» Не удержавшись, Даф сжала пальцы, обратив рыбьего Чимоданова в
паническое бегство.
Мальки умчались. Дафну же ужалило вдруг тоской. Обычно свет
тоски не испытывает, но сейчас в ее крови змеей скользил мрак, впущенный мечом
Мефа. А тут еще близость скорой разлуки!
Мысленно Дафна прощалась с Мефодием. Тот же, как назло,
казался ей равнодушным, нечутким, дубоватым, слишком здоровым и мало думающим.
Совсем не такого Мефа, а Мефа сложного, страдающего, с глазами бунтующего
поэта, Дафне хотелось поместить в коробочку памяти и, бережно обмазав края
глиной, замуровать там навсегда. Этот же походный Буслаев с удовольствием греб,
с аппетитом ел, боролся с Мошкиным и Чимодановым, метал охотничий нож в старый
пень. Даже кроссворд из случайно попавшей в рюкзак газетенки разгадал. С Дафной
он был внимателен, не давал ей весла, все за нее делал, но одновременно нельзя
было сказать, что он умирает от любви. Как страж, Дафна понимала, что все
нормально, но как девушке ей хотелось больше внимания и больше эмоций.
Легко любить человека придуманного, допустим, певца или
актера, которого мы видим в лучшие его минуты и часы, да и то ненастоящим.
Несложно любить человека дальнего, от которого едва-едва добредет раз в год
открытка. А вот любить ближнего, каждодневного человека тяжелее тяжелого, даже
если ты и страж света.
К реке подошел Эссиорх и стал энергично скрести котелок
песком.
– Ишь ты, не оттирается! Прямо как иной эйдос! –
сказал он жизнерадостно.
– При чем тут эйдос?
– Ну как? Ты когда-нибудь оттирала котелки с присохшей
гречкой? Каждое зернышко приходится ногтем отшкрябывать. А ведь пока гречка
свежая была, достаточно было слегка ополоснуть. Вот так и грязь внутренняя.
Пока свежая – легко ототрется. А присохнет – смерть.
Даф рассеянно кивнула. От Эссиорха не укрылось, что она
расстроена.
– Что с тобой такое? Рука? – спросил он
сочувственно.
– И рука тоже.
– А кроме руки?
– А кроме руки – Меф. Раньше он гораздо лучше был! –
пожаловалась Даф.
Вернувшиеся мальки заинтересованно шныряли вокруг котелка.
– Ты не права. Напротив, он лучше сейчас! –
заметил Эссиорх.
Даф уставилась на него с негодованием. Ей захотелось
брякнуть, что напрасно он ходит по солнцу с непокрытой головой. Так и
перегреться недолго.
– Вот и нет! Я-то помню, каким он прежде был! Гораздо
светлее! – упрямо повторила Даф.
– Не-а, не был. Просто раньше свет ему больше помогал.
Давление мрака было чудовищным, и требовалось его уравновесить, – пояснил
Эссиорх.
