Даф мотнула головой, показывая, что не поняла. Хранитель
вздохнул. Ох уж этот ускоренный курс обучения. Что вообще можно выучить за
каких-то двенадцать-тринадцать тысяч лет? Азы.
– Представь себе парня, который тащит в рюкзаке сорок
килограммов общего груза, не считая своих вещей, – сказал он
терпеливо. – Ему кажется, что он такой мощный, на деле же рюкзак незаметно
помогает нести тот, кто рядом с ним днем и ночью. По мере того как парень
становится сильнее, свет слегка расслабляет руку. Вначале он помогает всей
ладонью, затем четырьмя пальцами, затем тремя и, наконец, допустим, одним. И
вот уже парень едва ноги переставляет. Ему (и остальным) кажется, что он
выдохся и охилел. На деле же – стал сильнее.
– То есть ты считаешь, что Меф сейчас лучше и Троил поступил
правильно, когда стер ему определенные воспоминания? – спросила Даф,
внутренне бунтуя.
Котелок, которым Эссиорх зачерпывал песок, звякнул и
остановился, мгновенно наполнившись шныряющими мальками. Хранитель встал и
повернулся к Дафне:
– Совершенно верно. Я так считаю.
Даф уже справилась с собой.
– Ну и отлично! Тем проще нам с ним будет
расстаться, – сказала она. – Замолви словечко, пусть ему назначат
хранителем Горазда. Горазд хотя бы мягкий. А то я почему-то опасаюсь, что ему
дадут Ратувога.
– Почему обязательно Ратувога? – удивился Эссиорх.
Он уже знал от Дафны о встрече со Шмыгалкой и о том, что ей
предстоит вскоре сделать выбор.
– Ну предчувствие у меня такое. Меф – конно-спортивный,
и Ратувог тоже. Устроят друг другу гонки с препятствиями, только клочья
полетят. Мефа же, наоборот, смягчать все время надо, успокаивать, он и так
резкий, дерганый. Его спокойствие так, корочка, а под ней огонь… – сказала
Дафна жалобно.
Эссиорх улыбнулся.
– А ты составь расписание, когда Мефа супчиком кормить,
когда пустырник давать, и приклей Ратувогу на холодильник. Если у Ратувога
есть, конечно, холодильник, в чем я сомневаюсь, – посоветовал он.
Дафна ударила рукой по воде.
– Кто, я? Я? – вскипела она. – Да ни за что!
Ратувог все равно все по-своему сделает: что толку его злить! И вообще, так
этой деревяшке бесчувственной и надо – пусть ее муштруют!
– А ведь тебе не хочется расставаться с этой
бесчувственной деревяшкой! – заметил Эссиорх.
Дафна фыркнула, попытавшись наполнить фырканье всем
негодованием, которое у нее имелось. Вот только оказалось его совсем немного,
потому что она отлично понимала: Эссиорх прав.
Позади них, в лагере, послышался крик. Это Улита в очередной
раз накинулась на Корнелия, который осмелился самовольно передвинуть ее вещи,
сохнущие у костра на рогулине.
– А ну убрал свои ручонки от моих шерстиков, пока я
тебя ими не накормила! – вопила ведьма со свойственной ей зашкаливающей
громкостью.
– Слушай, ты могла бы хотя бы не орать? –
поморщился Корнелий.
Сказать Улите, что она орет, было большой неосторожностью.
Хотя ведьма и голосила так, что ее слышно было в Муроме, однако при этом не
считала, что повышает голос.
– Ты мне рот не затыкай! Веснушки в коробку ссыплю! В
носу новые дырки просверлю!
Улита надвигалась на Корнелия, толкая его в грудь. Корнелий
отступал, демонстративно зажимая уши. Лишь когда между ними вырос Эссиорх,
ведьма согласилась успокоиться и, с видом полководца, одержавшего крупную
победу, отправилась перевешивать свои шерстики ближе к костру.
В последние дни отношения Корнелия и Улиты постепенно
обострялись, мало-помалу принимая гнилостные формы. Раза три Улита гонялась за
курьером с рапирой, один раз скинула в реку и стала топить, всяких же брошенных
на землю мисок можно было не считать. Это стало уже в порядке вещей.
Меф нередко размышлял: отчего так? Почему Корнелия Улита
терпеть не может, а, допустим, Чимоданова переносит нормально, хотя вреда от
него больше. В конце концов, не Корнелий вчера прожег ей палатку и не он
покидал в костер все ее баллончики с лаками, устроив большой взрыв.
Под конец он пришел к выводу, что это не что иное, как
ревность. Обычная ревность любящей женщины к мужской дружбе. Улита хочет
обладать Эссиорхом всецело, ни с кем его не деля и не понимая, что существует
другое чувство, ей не подконтрольное. Если бы Улита могла, она посадила бы
Эссиорха в спичечную коробку и всюду носила бы с собой, изредка поднося коробку
к уху и слушая, как он там скребется.
* * *
На четвертое утро Чимоданов, Ната и Мошкин упаковались
быстрее остальных и, побросав в «Вуоксу» гермы, оттолкнулись от берега.
– Плывите! Мы догоним! – крикнул Эссиорх, только
начинавший скатывать свой спальник.
Как обычно, он готовил всем завтрак, потом возился с
котлами, с палаткой – и получалось, что он собирается всегда последним.
Корнелий, помывший сегодня три ложки, и Улита, вытянувшая из земли четыре
палаточных колышка, уже успели обвинить его, что он копается и всех
задерживает.
Минут через тридцать «Свирь» и «Таймень» тоже были готовы.
Меф, закончивший обжигать в костре консервные банки, чтобы они быстрее ржавели,
залил угли и, вытолкнув «Свирь», ловко запрыгнул в нее животом. Даже ноги
ухитрился не намочить, что получалось не всегда.
Сережа быстро несла их между притопленными деревьями, часто
цеплявшими днище. Чем дальше – тем топляка становилось больше. Они плыли где-то
совсем в лесной глуши, в низине. Река то сужалась, то расширялась, образуя
тихие затоны. Пару раз случалось, что Сережа разветвлялась, и не сразу можно
было понять, куда плыть. Истинное же русло было порой таким узким и заросшим,
что не верилось, что здесь река, а не завязший в глине ручеек.
На дне байдарки хлюпала вода. Даф, наклонившись, мочила в
Сереже разгоряченную ладонь. Желая ее развеселить, Меф незаметно сорвал
кувшинку и накинул ей сзади на согретую солнцем спину. Даф вскрикнула и
выбросила кувшинку в воду. Буслаев огорчился, что его подарок не оценен. По
мужскому свойству видеть главное, но не замечать детали, он как-то не подумал,
что кувшинка не только красивая, но и мокрая.
В полдень впереди послышались ровный шум воды и чьи-то
крики, далеко разносившиеся по реке. Эссиорх посмотрел на карту.
– Ага! Петров мост! – сказал он.
– А орет кто? – спросил Меф, подгребая к
«Таймени».
– Кажись, Вихрова, – сказала Улита.
– А почему она кричит? Нас видит и радуется? –
предположил Корнелий.
– Это навряд ли!
– Почему навряд ли?
