– Не лезь, Аида! – повторил он придушенно. –
Зачем тебе моя дочь? Чего суешься?
– Берешь «трупную старушонку» назад? Или мне
обижаться? – упрямо повторила Мамзелькина, не отрывая от него цепких
глазок.
– А Лигул, интересно, знает, что ты Тартар ямой
называешь? – спросил Арей, предпринимая встречную атаку.
Лигула Плаховна не устрашилась.
– Ой, боюсь-боюсь-боюсь! – сказала она
небрежно. – Чем мне Тартар называть, потолком, что ли? Коли Лигулу
неймется – пусть сам мою косу потаскает хоть денек. Жирок, глядишь, растрясет.
А вообще: это сильно! Арей и пугает Лигулом! Рассказать кому – так, почитай,
все старые рубаки потешаться будут.
Арей смутился. Он и сам сообразил уже, что брякнул лишнее.
– Хорошо. Беру «старушонку» назад… – пропыхтел он.
– Взял – вот и сиди с ней! – смилостивившись, Аида
похлопала его по плечу. – Я ж к тебе, чудак, по старой дружбе. Не трогай
девчонку! К чему ты ни прикоснешься – все испортишь, изгадишь, убьешь. Сколько
я за тобой трупья перетаскала, только и успеваешь прибраться. А раз так, чего
трогать-то? И эта туда же пойдет. Чего ты к ней тянешься?
– Как утопающий к спасательному кругу, – тихо
сказал Арей. Видно, он много раз уже произносил эту фразу про себя, и вот
теперь она вырвалась.
Зло, безнадежное, серое, больное, проступило на миг в его
налитых кровью бычьих глазах.
– А если, положим, слон тонет, а кружок-то с копейку?
Потянет он его или нет? Не оба ли на дно уйдут? – едко поинтересовалась
Мамзелькина.
Арей засопел. Язычок старушки оказывался порой острей ее
косы.
Качая головой, Аида Плаховна ноготочком поскребла пятнышко
на спинке переднего сиденья.
– Ай, неаккуратно как! Вы б чяхольчики купили – моя
коса вот и то в чяхле! – посоветовала она, вновь начиная притворяться
мирной рязанской бабулькой.
Арей грузно повернулся, качнув машину.
– Карты на стол? – внезапно предложил он.
Аида перестала скрести ногтем грязь и разнылась, что в карты
она в жись не играла. Ей в азартные игры не везет.
– В кости же играешь, – напомнил Арей.
– В кости? Посмотреть в какие, так поигрываю,
быват… – вздохнула Мамзелькина. – Опять же: я карты на стол, а ты мне
соврешь? Что тогда?
– Видела когда-нибудь, как комиссионер и суккуб в
подворотне ворованными эйдосами меняются? Каждый свой пакетик за спину прячет и
первым из ручек выпустить боится. Вот так и мы с тобой! – заметил Арей.
Плаховна пригорюнилась.
– Оно хужее нету, кагды своим-то меньше, чем чужим веришь! –
согласилась она. – Ты уж первым-то начни, Ареюшко, а я продолжу! Уто,
быват, я в ахтобус гружуся, так мущины меня завсегда первую пропускают!
Мечник решительно тряхнул головой.
– Ладно, – сказал он твердо. – Знаешь, чем
дриада отличается от гамадриады?
– Да где мне, темной? – запела Мамзелькина. –
Гамадриада завсегда погибат вместе с деревом! Как дерево срубишь, дык и она,
родимая, рядышком лягит! Дрожит вся, дерево цалуит, а с места не сдвинется,
покуда ее не подберешь.
Мечник приподнял брови. Он о таком никогда не слышал.
– Интересные подробности. Откуда это?
– И, милый… Для гамадриад-то особой службы увоза
нету, – расплывчато ушла от ответа Аида Плаховна.
Арей с пониманием посмотрел на ее брезент.
– А дриад тех поменьше будет, чем гамадриад, – продолжала
щебетать Мамзелькина. – Они с деревьями не гибнут, ежели только дерево не
одно такое осталось. На каждый, стало быть, вид, своя дриада – на тополь своя,
на липу своя… И сколько их, положим, имеется видов лип – с такими листочками, с
сякими – столько и дриад разных. Только те дриады уже вроде как родные сестры…
– Репейник? – внезапно перебил мечник, долго
вглядывавшийся в красненькое личико Мамзелькиной.
Плаховна осклабилась и заслезилась глазками. Только что Арей
выложил вторую карту, и она совпала с картой самой Аиды.
– Ужо и не знаю, зачем эта дурочка Лигулу
понадобилась, – сказала она совсем другим, деловитым и собранным голоском.
Болтливая расхлябанность куда-то сгинула.
– Знаешь, – сказал Арей.
Аида Плаховна не без кокетства поправила юбку.
– Оно, конечно, знать не знаю, а предполагать
могу! – проговорила она не без самодовольства. – Cилы-то Мефа покою
мраку не дают. Так или нет? Заморит их Буслаич, ох заморит. А все светлая
мешается!
Мамзелькина сжала костлявый кулачок.
– А момент-то сейчас подходясший! – продолжала
она. – Светлая на меч Мефа напоролась, и темень у нее в крови бушует. А
руку рассекла – потому что сама в мире человеческом увязла и втрескалась как
обычная девчонка. У их в Эдеме-то все неспроста! Как по нитке идешь, туды
шагнул – сорвался, сюды шагнул – сам себя наказал. Это у нас свобода, кого
хошь, того режь, а там-то у них как в тюряге! Убивать, воровать, нажираться,
глазки никому не выдавливать – ниче нельзя! Хучь верь, хучь не верь – без
брехни говорю! У нас в сравнении с ними прям не жись, а праздник!
– Особенно в Нижнем Тартаре, к которому мы с тобой оба
приписаны, – сдержанно ответил Арей.
Он пытался сообразить, откуда Мамзелькиной известно о ране
Дафны, о которой он сам слышал впервые. Хотя старуха-то отслеживает все, что происходит
с артефактами мрака, к которым относится и меч Мефа. Мрак, что спрут, –
тело одно, только щупальца далеко тянутся.
– Теперь Дафка-то дриаду искать будет. Больше ей никто
не поможет. А раз так, мы дриаду первыми перехватим. Как светлой не станет – мы
Буслаеву Прасковью навяжем. А от Прасковьи-то теперь у Пуфса ключик. Ему
выдаден. Вот и станет Пуфс Мефа за веревочку водить, – тоном старой сводни
сказала Мамзелькина.
– Что у Пуфса от Прасковьи? – переспросил Арей.
Мамзелькина, спохватившись, что сболтнула лишнего, мгновенно
притворилась глухой:
– Ась? Что ты сказал, милок? Какая такая Упуфса? Твоя
родня – не моя!
Открылась дверца. Варвара, закончившая заправку, заглянула и
подозрительно принюхалась, не замечая подтека пластика снизу на зеркале.
– Вы тут что, пластмассу жгли, что ли? В детство впали?
Ручки вам связывать, что ли? – спросила она.
