Увидев, как передернулся Пуфс, Аида Плаховна не выдержала и
хихикнула.
– Мне тоже топать супротив валькирий? Косу наголо,
свиток в зубы? – спросила она.
– Сидите, гражданка Мамзелькина, тут! О времени
формирования спецбатальонов из пенсионерок вам сообщат дополнительно, –
стал отговаривать ее Арей.
Пуфс посерел, комкая свою змеиную бородку.
– Довольно! – взвизгнул он. – И без вас
управятся! Дриаду я забираю! Давай ее сюда!
Арей перестал улыбаться и взглянул сперва на Мамзелькину, а
затем на Варвару, которая, мало что понимая, держала за ошейник Добряка.
– Ты действительно хочешь ее забрать, Пуфс? –
спросил он.
Прежде чем ответить «да», осторожный карлик вскарабкался на
плечи своему боевому телу и материализовал палицу. Он явно жалел, что не
подстраховался и не вывел на поляну несколько стражей для охраны себя любимого.
Внезапно, когда бой казался почти неминуемым и Ромасюсик
прикидывал уже, куда ему спрятаться, Арей разжал пальцы и уронил дриаду на
траву.
– Да запросто! Бери! – внезапно разрешил он.
– Ты уверен? Ничего не забыл взять? – спросила
Мамзелькина.
– Нет. Я тут тоже подумал и решил, что не люблю
консервы, – процедил Арей.
Не сводя с него подозрительных глазок, Пуфс заставил боевое
тело наклониться, поднял дриаду и отступил на ту часть поляны, где стояли
Прасковья и Ромасюсик. Но и там он не остался, а, бросив пару слов Прасковье,
видимо, самых незначительных, будто невзначай перекочевал дальше, где поляна
обрезалась оврагом, похожим на бритвенный шрам на щетине леса.
– Мы остались без вождя! Место полководца в блиндаже
второй линии обороны, куда не долетают ядерные тапки, – сказал Арей с
насмешкой.
– Ты о чем? – заинтересовалась Мамзелькина.
– Если валькирии каким-то чудом прорвутся на поляну,
тут их встречу я, ты и Прасковья. Пуфс же в надежном тылу.
* * *
В лесу, где нет дорог и все направления условны, сложно
организовать засаду. Это и оказалось спасительным. Рассыпавшаяся цепь валькирий
натолкнулась на нее лишь одним крылом. Оруженосец Ламины упал. В плече глубоко
засела стрела.
Валькирии поспешно укрылись за деревьями. Оруженосцы
прикрывали их и себя щитами. Просвистело еще несколько стрел, одна из которых
ударила в щит Радулги прямо напротив ее груди. В ответ Хаара и Фулона метнули
копья, но, учитывая, что цели ни одна из них не видела, пользы это не принесло.
– Дешево отделались! – сказала Бэтла, осторожно
выглядывая из-за сосны.
Стрела, выпущенная невидимым лучником, сбила кору в десяти
сантиметрах над ее головой.
– Говори за себя! – прорычала Таамаг. – У
меня полный ботинок крови.
Бэтла повернулась и охнула. Бедро у Таамаг было пробито
вошедшей наискось стрелой.
– Бьют откуда-то сверху. Небось с деревьев. Смотри, как
торчит, – мрачно сказала Таамаг и, стиснув зубы, коснулась стрелы.
– Больно? – спросила Гелата, подползая к ней.
– Нет. Вообрази: щекотно!
– Не груби! Я дерну, а ты…
– А-а-а! – завопила Таамаг.
– Именно об этом я и хотела попросить, – сказала
Гелата.
Валькирия воскрешающего копья, только что сделавшая резкий
рывок, спокойно оглядела стрелу. Наконечник был четырехгранный, насаженный
плотно, без зазоров. Гелата осторожно понюхала его, не смущаясь, что он был в
крови Таамаг.
– Тебе повезло! Даже не отравленная!
– Откуда ты знаешь?
– Орешь громко. Смертельно раненные так не орут. Они
орут печально! – утешила ее Гелата.
Оруженосец Ламины, лежащий лицом вниз на открытом месте, был
хорошей мишенью. Матвей прятался от него шагах в десяти. Из своего укрытия он
видел зеленоватую куртку оруженосца, темный полукруг его затылка и правую ногу,
согнутую в колене. Видно, пытался ползти, прежде чем потерял сознание. Изредка
кто-то из «мальчиков Лигула» развлекался, выпускал стрелу, и она вонзалась в
землю недалеко от лежавшего оруженосца.
Надо было его вытаскивать, пока не стало поздно. Матвей
понял это первым, и тотчас ему до тошноты стало жалко удобного своего дерева с
выпирающими корнями, за которым он так надежно залег.
«Неужели я боюсь? Да, боюсь, – осознал он. – И чем
дольше раскачиваюсь, тем будет страшнее. Неужели я хочу, чтобы у меня на глазах
его вытащили тетки?.. Но ведь пока я буду волочь эту тушу – меня самого
подстрелят. И почему его сразу не убили? Если бы стрела попала ему в башку – не
надо было бы сомневаться. Лежал бы себе и лежал. Жаль, что он жив».
Как некромаг, когда-то впустивший в себя мрак, Матвей часто
терпел жгучие нападки злых мыслей. Целые их потоки, едкие, противные,
захлестывающие. Было время, когда они пугали его и он считал их собственными,
пока не понял однажды, что это мысли бестелесного зла. Сами по себе они
бессильны, пока ты не принял их и не счел собственными. И еще одно Багров
понял: если хочешь, чтобы мерзкие мысли совсем не запинали, надо заранее наметить,
что собираешься делать, и потом уже действовать неуклонно, не считаясь с
расхолаживающей ленью, неохотой, злобой или страхами.
«Нет, нужно его спасать. Иначе я себе этого не прощу… Но,
может, еще немного подождать и все разрешится само собой? Ну, например, его
все-таки прикончат?»
Страх шевелился внутри, как улитка. Холодная, склизкая,
ощутимая. Чем дальше, тем глубже она заползала. К улитке страха добавлялась
мерзостная пиявка всезнайки-разума, который шептал, что нет смысла погибать
двоим, когда можно погибнуть одному. Нет логики. Только какой? Логики плоти? Ну
так в плоти ее вообще нет. Предел ее мечтаний – жить сытно, спокойно,
пересидеть все опасности, обмануть все вирусы и как можно позже достаться
гробовым червям, чтобы благодарные потомки написали на могильном камне: «Здесь
лежит восьмидесятилетний трус и эгоист, искренне считающий, что он умер
насовсем».
Мысли проносились торопливо, точно заскакивали в вагон
электрички, толкая друг друга в спину. Багров еще колебался, но, заметив, как
шевельнулась Ирка, рванул сам, чтобы не побежала она.
Поднять оруженосца он не пытался – тот был накачанный
стокилограммовый лось. К тому же Багров понимал, что, закинув оруженосца на
спину, по сути, сделает его живым щитом. Значит, надо иначе. И, схватив раненого
за ступню, он, проскальзывая, поволок его по траве к укрытию.
