Шоколадный юноша – а это действительно был он – по-девичьи
вскрикнул, подпрыгнул от неожиданности, что-то уронил и тотчас наступил ногой.
Меф успел увидеть, что это открытый нож-бабочка с лезвием не длиннее
безымянного пальца.
– Фуй! Как ты меня напугал! Буслаев, чего ты вечно подходишь
как кошка? – набросился Ромасюсик на Мефа.
– Зачем тебе нож?
– Да так, – сказал Ромасюсик, быстро наклоняясь и поднимая
его.
Рассмотрев одну из курток, Меф обнаружил, что она прорезана
насквозь, включая подкладку.
– Гадишь? – спросил Меф.
Ромасюсик застенчиво свел вместе ручки и показал пальчиками
расстояние сантиметров в пять.
– Совсем чуточку! – произнес он тоном барышни, которая
признается, что вчера без спросу взяла у дедушки вишенку.
– Зачем?
Ромасюсик сам не знал, почему он гадит. Видимо, сам вопрос
«зачем?», заданный себе вовремя, уменьшает количество дурости в десять раз.
Из отдела курток они попали в отдел сумок. Ромасюсик
топтался рядом, лез с советами и уходить никуда не собирался. Меф не мог ничего
выбрать и злился на себя, жалея, что подошел к нему. Пару раз у него возникала
мысль, что встреча неслучайна. В болтающихся без дела Ромасюсиков он не верил,
даже если они и решили чуток погадить для души.
Наконец Меф выбрал сумку с большим количеством отделений и
удобными карманами. Сумка была хороша всем, кроме цвета – огненно-рыжего. Меф
же любил красный и синий.
– Как поживает Прасковья? – спросил Меф.
– О! О! О! – ответил Ромасюсик, вскидывая глазки к потолку.
Видимо, у него не было слов, как именно поживает Праша.
– Ясно, – сказал Меф.
– Ничего тебе не ясно! – заявил Ромасюсик и принялся
жаловаться, как ему тяжело с Прасковьей.
Есть, мол, неэгоисты. Есть эгоисты ситуативные, которые хотя
бы пытаются с собой бороться. Бывают эгоисты торгующиеся, любящие честный
паритет (ты мне – я тебе). И, наконец, существуют эгоисты до такой степени, что
вообще не понимают своего эгоизма. Они привыкли, что солнце светит для них, и
реки текут для них, и ветер дует для них. Человек, зараженный таким вирусом,
всегда считает, что все ему всем обязаны, он же не обязан никому и ничем. Лигул
взрастил из Прасковьи именно такую эгоистку. И он, бедняга Ромасюсик, с ней
мучается!
– А ты не эгоист? – спросил Меф.
Ромасюсик скромно потупился.
– Обижаешь! Я один сын у мамочки! Как я могу не быть
эгоистом?
– Я тоже один сын у мамочки, – сказал Меф задумчиво.
Услышав об этом, Ромасюсик полез обниматься и пожимать ему
руку. Затем вдруг склонил головку набок, сделавшись похожим на толстую птичку.
– Ей что-нибудь передать?
– Праше?
– Да!
– Передавай привет!
– И все? – спросил Ромасюсик разочарованно.
– Все!
– Ну хотя бы большой привет?
Меф мысленно застонал. Он безошибочно ощутил, что большой
привет Ромасюсик раздует до размера гигантского.
– Передавай средний привет! – сказал он.
– А большого, значит, не передавать?
– Большой будет на Новый год.
Ромасюсик заинтересовался. Для опытного сплетника это была
ценная деталь. Мощное оружие.
– Значит, сказать Праше, что ты напрашиваешься к ней на
Новый год? Так, да?
– Слушай, сгинь, а?! – вспылил Меф.
Шоколадный юноша даже не попытался оскорбиться. Обижалка
включалась у него только тогда, когда это было ему выгодно. Да и плюнуть в душу
ему было невозможно по причине отсутствия объекта приложения слюны.
– А сам еще здороваться подошел, бяка ты такая! Ну прощевай
тогда! Погоуил я: Праша вэйтить не лайкит!
Перед тем как попрощаться с Мефом, Ромасюсик долго обнимал
его как старого друга. Меф вынужден был даже хлопнуть его ладонью по почкам,
чтобы нежность ходячей шоколадки немного ослабела.
Избавившись от Ромасюсика, Буслаев отправился выбирать
подарок матери. В конце концов он остановился на плетеной корзине, которая
сочетала два хороших качества – дешевизну и величину. Меф стал пробираться к
кассам. Он проходил продуктовые ряды, когда в спину ему уткнулось нечто
твердое. Как обнаружилось позднее – палец.
– СТОЯТЬ!
От неожиданности Мефодий сделал резкое движение и рукой
задел штабель кабачковой икры. Прежде чем консервные банки обрушились, Меф
успел скакнуть вперед.
– Ты все такой же ниндзя, Буслаев! – прокомментировали
сзади.
Меф обернулся. Перед ним стоял огромный банан и насмешливо
глазел на него через сетчатую дырку.
– Рекламная акция! Купите три килограмма любых фруктов, и на
кассе вас бесплатно шарахнут по башке! – сообщил он.
Голос был знакомый, но вот чей? Толстый слой поролона все
искажал.
– Ты кто? – спросил Меф.
– Че, не видно? Мандарин я! – представился банан.
Он оглянулся, насколько это вообще было возможно, и, схватив
Мефа за рукав, куда-то его поволок. Довольно долго они петляли по узким
заставленным проходам и наконец, обогнув бастион из коробок с кукурузными
хлопьями, оказались в дачном отделе.
Это был остров посреди океана, окруженный живыми цветами в
кадках. Плетеные кресла-качалки призывно поскрипывали. Надутые резиновые
матрацы, лежащие на желтом стилизованном песочке, нашептывали несбыточную мечту
о пляже. По матрацам ползали бумажные крабы с проволочными лапами. Под
мангалами на мешках с углем был старательно разложен нарисованный огонь, на
котором жарились поролоновые сосиски.
Без церемоний растолкав пестрый выводок раскладных стульев и
пластиковых столов с зонтами, банан с размаху рухнул в полосатый гамак и задрал
ноги.
– Классное место! Хоть целый день валяться можно: ни одной
камерой не просматривается! Лопухнулись товарищи из охраны! – со знанием дела
сказал банан.
