– Потому что именно тебя он пустил в душу, когда был твоим
учеником. Тебя, а не меня или Лигула. Был к тебе привязан, подражал, перенимал
интонации. А все добровольно пущенное в душу – каждое слово, впечатление, мысль
– дает всходы. Странно, что вы забыли такой простой закон, советник!
– Я ничего не забыл, – глухо заверил Арей.
– Тогда не забыли, что и сделки с мраком так просто не
расторгаются, и служба ему не изглаживается! Пока у человека есть хоть что-то,
принадлежащее нам, он не может считать себя в безопасности. Мрак имеет право
потребовать свое назад, даже если судьба эйдоса еще не решена.
– И что же из имущества мрака есть у Буслаева? А, ну да… меч
и силы Кводнона! – вспомнил Арей с досадой.
– Именно! Плюс абсолютное нежелание с ними расставаться! А
раз так, мы можем претендовать если не на эйдос, то хотя бы на… хи-хи… черепную
коробку. Плата за прокат, а, советник? – затрясся от восторга карлик.
Арей поморщился. Он не любил повторений.
– Пуфс, на твоем месте я говорил бы гадости хотя бы через
раз. Потому что когда они говорятся постоянно, они перестают восприниматься, –
сказал он с раздражением.
Пуфс, перестав бегать, незаметно пожал сам себе руку. Ага,
вот он – гнев! Отлично! Как не держался Арей, а все же прокололся, выразил
неудовольствие! Наконец-то хоть одна яркая эмоция, которую можно вставить в
отчет. Хотя, скорее всего, и отчета никакого не потребуется. В конце концов,
портрет Лигула висит в кабинете не только для того, чтобы мухам было на что
садиться.
На портрете Лигул впервые был без доспехов, без шлема с
перьями, без орденов и прочей парадной сбруи. Крайне нетипичный портрет. В
серой длинной рубахе Лигул сидел на стуле, что-то писал и казался больным и
усталым. К разговору, происходившему в кабинете, Лигул не прислушивался, лишь
изредка поднимал голову.
Вообще любопытная деталь – канцелярской закваски стражи
обожают на парадных портретах позировать в латах, верхом или с оружием. И,
напротив, действительно выдающиеся полководцы бегут от этой сбруи как от огня.
Редко-редко когда и орден наденут.
Почувствовав, как Пуфс то и дело незаметно переводит взгляд,
Арей обернулся и, заметив портрет, понимающе усмехнулся.
– Мое почтение руководству! – поздоровался он. – И раз тут
все в сборе, сообщаю: убивать синьора помидора я не стану! Во всяком случае, не
раньше, чем у меня самого возникнет такое желание. Довольно с вас того, что я
соглашаюсь подписывать всякие бумажонки!
Лицо Пуфса сделалось уместно скорбным. Первое правило карьериста:
хочешь расти как на дрожжах, смейся только вместе с начальством. В данном же
случае начальство даже не улыбнулось. Однако наблюдательный Пуфс вовремя
заметил, как горбун дернул острым подбородком, точно напоминая ему о чем-то.
Пуфс неуютно поежился, прикидывая, насколько далеко от него
Арей. Ох, близко, совсем близко! Лигулу-то хорошо. Если что, первым рубанут не
его. Лигул нетерпеливо ждал. Делать нечего. Надо решаться.
– Советник! Мнээ-э… – заблеял Пуфс. – Мы догадывались, что
вы… мнэ-э… в некотором смысле попытаетесь отказаться. И поэтому чем лучше мы
друг друга поймем, тем меньше будет уверток. Свою голову мрак все равно
получит. Это может быть голова Мефа, а может… э-мэ-э… голова некой… мнэ-э…
девушки-водителя. Так-то вот, советник! Решайте сами!
– ВАРВАРЫ?!
Арей с рыком рванулся вперед, но опоздал. Пуфс с птичьим
писком нырнул под стол. Посыпались бумаги и пергаменты. По полировке, как по
льду, пробежала длинная неровная трещина.
С искаженным лицом, не зная, что ему еще рассечь, Арей
повернулся к картине и обнаружил, что горбун Лигул с портрета таинственно
исчез. Присмотревшись, мечник обнаружил мягкие туфли с загнутыми носками,
валяющиеся у шкафа, изображенного в правом верхнем углу картины.
– Фарс! Дурной нелепый фарс! – сказал Арей и, выбив ногой
дверь, вышел в приемную.
Очередь суккубов метнулась в разные стороны. Двух
замешкавшихся мечник зарубил и, перешагнув через простроченные тела, пошел,
куда несли его ноги. Перед ним все разбегались. Кто не успевал – на того
обрушивался меч. В основном это оказывались комиссионеры, входившие с улицы
сдавать эйдосы и не успевавшие понять, что происходит. Не прошло и минуты, а
клинок был весь в пластилине.
Гнев жег грудь, полыхал, расширялся. Давно замечено: когда
гнев разрастается, он, вытесняя остальные чувства, сам диктует свое бытие. Ни
человеку, ни стражу не остается уже в себе места. Три взбешенных гения равны по
интеллекту одному спокойному сержанту пожарной команды.
То же происходило теперь и с Ареем. Он ощущал себя
высеченным мальчишкой. И дело не в том, что ему придется зарубить Мефа, а в
том, что никто даже не потрудился создать иллюзии добровольности выбора! Никто
с ним не считался!
Проклятье! Теперь, когда мрак знает про Варвару, они будут
вечно держать его за горло! Даже тогда, на одиноком маяке с качающимся от
вечного ветра ржавым фонарем, он был гораздо свободнее, чем теперь.
Внезапно Арею пришло в голову, что, пока он говорил с
Пуфсом, его дочь могли похитить. Тяжело дыша, он рванулся к лестнице и побежал,
спотыкаясь.
* * *
Зимний сад был пуст. Пока Арей находился у Пуфса, толпа
моделей схлынула. Только у двери лежало несколько забытых курток и две-три
сумки. Дергая за шнурок, Прасковья обычно забывала поинтересоваться, взял ли
жених все свои вещи.
Арей кинулся в одну сторону, в другую. Прыгнувшая под ноги
кадка перевернулась от пинка сапогом. О другую он больно ударился коленом.
Зарычал и, не глядя, рубанул. Запрыгали, падая со стеллажей, рыжевато-красные,
восхитительно пахнущие торфом горшки с орхидеями.
– Варвара! ВАРВАРА! – крикнул он.
Эхо заметалось по зимнему саду и заблудилось на лестнице.
– Аушки! – сказал кто-то рядом очень спокойным голосом.
Мечник резко повернулся. Его дочь сидела на подоконнике –
там, где он ее и оставил. Странно, что именно туда он и не посмотрел. Должно
быть, искать ее там показалось ему слишком очевидным. Рука Арея, сжимавшая меч,
медленно опустилась.
– Почему ты не откликалась? – спросил он растерянно.
– Пардоньте! Я не особо люблю откликаться, когда меня ищут
бегающие с оружием мужики.
– А где?.. Ну эти все?
Варвара пожала плечами.
