И вообще бывают такие люди, которые в первые дни общения
совсем не выигрывают, и внешне так себе, и не шутят, и ничего в них вроде нет,
но проходит месяц, и все, неизвестно почему, оказываются вокруг них.
Хуже всего сначала обоюдные восторги, поцелуи и сладкая
дружба, как у Чичикова с Маниловым, а потом – перегруз, взаимная усталость,
агрессия и некрасивый болезненный разрыв. При начальной температуре отношений в
тысячу градусов, которую долго поддерживать нереально, спад до ста будет уже
роковым, и оба воспримут его как охлаждение. «Лучше уж держать температуру в
восемнадцать градусов, зато долгие годы», – вот принцип и логика Фулоны.
Да и вообще в последние недели с Иркой происходило то, что
можно назвать неминуемым сшелушиванием романтической позолоты. Если поначалу служба
свету была сплошным восторгом и порой хотелось лететь по улице и вопить: «Люди,
почему вы такие озабоченные? Такие вялые? Все, чем вы занимаетесь, ерунда!
Бегите к солнцу!», то теперь на первое место постепенно выступали терпение и
необходимость. Приходилось брать себя за шиворот и пинками вгонять в хорошего
человека.
Восторг же поистерся. Даже когда она тренировалась теперь с
копьем, то не испытывала особенного подъема. Напротив, все чаще копье казалось
занозистым и тяжелым. От него саднили ладони и болели мышцы – особенно ног и
плеча.
Служить свету было уже не только приятно, но и тесно, и
больно. Легко скакать на коне в солнечный день под звуки полкового оркестра, но
чаще приходится тащиться пешком в четыре утра, по слякоти и в дождь.
«Надо искренне радоваться чужим радостям. Тогда чужих
радостей вообще не будет, и все станут моими собственными. Это ж сколько тогда
у меня будет радости!» – вчера утром записала Ирка в дневнике.
Звонок нетерпеливо тренькнул, и ввалилась Таамаг. Она была
крайне зла. Настолько, что оруженосец Ламины, попавшийся ей на лестнице, от
ужаса едва не спрыгнул в шахту лифта.
– Ну как? – спросила Фулона.
Вместо ответа Таамаг пнула подвернувшийся табурет. Табурет
взмыл, пронесся над головой у валькирии золотого копья, ударился в стену и был
пойман нерастерявшимся оруженосцем Фулоны.
– Ну и что это было? Попытка сказать «здрасьте»? –
миролюбиво поинтересовалась Фулона.
Таамаг слегка смутилась. Пинать табурет так сильно она не
хотела – просто в очередной раз не рассчитала силы.
– Ничего!!! – заявила она. – Я его задушу! Он каждые три
секунды требует перевернуть его на другой бок! Он ругается, он шипит, он меня
проклинает! Ему всюду больно! Он говорит, что меня прислали, чтобы я его
уморила! А лекарства ему давать – вообще пытка! Он их выплевывает! Заявляет,
что я специально его травлю! Он кусается! У меня в руке застрял фарфоровый
зуб!!! Только прикиньте!
– Кто этот он? – шепнула Ирка Бэтле.
– Одинокий парализованный старик! Таамаг сидит с ним по
восемь часов в день, – ответила Бэтла.
– Зачем?
– Фулона велела.
– Я туда больше не пойду! Так и знай! Все! Отстрелялась! –
категорично произнесла Таамаг.
– Пойдешь! Хоть все табуретки тут перешвыряй! – повторила
Фулона.
– Не пойду!
– Пойдешь, пока я старшая валькирия! Поверь, это тебе на
пользу. Как еще воспитывать терпение? Терпение – это когда терпишь не
кинозвезду с причудами, не капризного художника, ломающего кисточки, а именно
такого несчастного, брюзжащего…
– …гриба!.. – оборвала Таамаг. – Пусть он тебя за руку
кусает!!! Ясно? Нечего за чужой счет добренькой быть!
За ужином валькирия каменного копья была непривычно тихой.
Багрова не задирала, а на его опухшую переносицу смотрела отрешенно, точно не
понимала, что это с ней такое.
Матвей тоже рта не открывал. Перед глазами у него стояла
злополучная банка в руках у Мамзелькиной. Зачем Мировуд отдал его сердце Аиде
Плаховне? В этом он весь. Всю жизнь лавировал, ловко вписывался в повороты,
успевал и там и тут, пока дорога не закончилась, машина не остановилась и ему,
кашлянув, не сказали: «Все, приехали. Выходьте, товарищ!» И, открыв дверцу
машины, он узрел снаружи непроглядную тьму.
Скользнув взглядом по комнате, Матвей не увидел шкафа. Ага!
Значит, шкаф с вещами в спальне. Что ж, тем лучше!
Доев, Таамаг отодвинула тарелку.
– Ладно… Наше вам с кепочкой! Почапала я… – буркнула она,
неохотно вставая.
– Куда? – спросила Фулона.
– На кудыкину гору собирать помидоры! – огрызнулась Таамаг.
– Тамара!!!
– Чего Тамара?! Куда надо – туда и иду. Гному старому нужно
лекарства дать!
– Разве у него сейчас не другая сиделка? – неосторожно
спросила Хола.
Таамаг фыркнула, в один фырк вложив столько эмоций, что у
соседки с верхнего этажа в закрытом холодильнике сварились все яйца и сосиски.
– Видала я эту сиделку! Пойдет в другую комнату, телик
врубит, и все ей по барабану!.. Если старикан кусаться будет – она его без
укола оставит! Нет уж, сама пойду! Застукаю ее – ноги повыдергаю!
Закрыв за Таамаг дверь, Фулона вернулась в комнату. Ирка
заметила, что валькирия золотого копья довольна.
– Сработало! На самом деле Томка добрая! В глубине сердца! –
сказала она радостно.
– В очень большой глубине… Если под Северным полюсом много
лет яму рыть – до магмы докопаешься! – буркнул Матвей, у которого, когда он
жевал, ныла переносица и слезились глаза.
– Значит, надо рыть, – пожав плечами, сказала Фулона. – Я
вот, например, боролась со своей вспыльчивостью двадцать два года…
Ирка втайне обрадовалась, впервые поймав Фулону на
человеческой слабости. До сих пор она была чересчур идеальна и оттого
непонятна. Слишком совершенное совершенство всегда пугает. Куда больше верится
в совершенство с маленькими оговорками и человеческими слабостями. Если у
любимого актера нет даже прыщика на лбу, или смешной родинки, или кривого зуба
– поздравляю, вы влюбились в фотошоп.
Ламина не могла жить без того, чтобы кого-нибудь не
задирать. Временно оставив в покое свои излюбленные мишени, Холу и Ильгу, она
переключилась на Ирку.
– Мне тут одна птичка нащебетала: тебе некромаг готовит? А
вот я бы не желала, чтобы мне готовил некромаг! «Матвей, а Матвей! Почему у нас
курица в бульоне брассом плавает?»
