– Чего тебе, ужасное Хавронище? – спросила Зозо.
– Только что позвонила Аня! Я не мог найти ее год! У нее
сменился телефон, она продала квартиру и переехала за город! И вот она нашлась!
– сказал Эдя ошалевшим от счастья голосом.
Фея Трехдюймовочка была мысленно извлечена из выхлопной
трубы и посажена на золотой трон с алмазными ножками.
Глава 8
Кто круче: снеговик или снежная баба?
Пока ты делаешь что-либо под влиянием настроения – ты
уязвим. Вещи надо делать просто потому, что надо. На-до – это два слога
надежности. Если бы солнце светило по настроению – все мы давно были бы на
кладбище.
Книга света
От Фулоны возвращались ночью, незадолго до закрытия метро.
Зигя остался у валькирии золотого копья, поскольку ухитрился заснуть прямо в
коридоре, пока его обували. Спал он крепким детским сном, приоткрыв рот.
Оруженосец Бэтлы пытался его разбудить, но добился лишь того, что Зигя, не
просыпаясь, сгреб его и подложил себе под голову.
– Ладно! Пусть ночует! – уступила Фулона.
Хаара с Вованом погрузились в машину, на заднее сиденье
втиснулись Ильга с оруженосцем и Радулга без оруженосца, который поместился бы
только на крыше. Понимая, что на него сейчас все смотрят, Вован не удержался и
так газанул, что покрышки задымились. Древний автомобиль рванулся с места,
окутавшись бензиновым облаком и едва не сшибив замешкавшегося Антигона.
– Странно! Хаара – вся такая правильная, уместная,
подтянутая и вдруг… Вован! Тоже мне любовь! – фыркнула Хола.
Слово «любовь» она выговаривала крайне противно – «любо-оу».
Примерно так Антигон спрашивал: «Хочете какау?»
– А что именно тебя смущает? – напряглась Гелата,
собственный оруженосец которой был раза в четыре бестолковее Вована. Тот хотя
бы дезодорантами в туалете не прыскался, не прыгал дома перед зеркалом,
имитируя бой с тенью, и не вбивал в женские тапки громадную лапищу.
– Ничего. Я просто говорю, – сказала Хола.
– А почему бы тебе в таком случае просто не помолчать? –
отрезала Гелата.
Хола, менявшая оруженосцев ровно раз в год, чтобы не
возникало привыкания, пожала плечами.
– Да запросто! – буркнула она.
– Да хватит вам из-за ерунды-то!.. По мне так один раз купил
велосипед и катайся на нем всю жизнь. А то пока будешь на новые велики в
магазине глазеть – твой собственный сопрут, – заметила Бэтла и, расстегнув на
куртке молнию, пошла по улице.
– Посмотри, в кого ты себя превратила! Ты же валькирия! А
походка! Как у кухонной женщины! – не выдержав, крикнула ей вслед Хола.
Несомненно, Бэтле было обидно, но она не растерялась.
– Глупо гордиться, что у тебя чистые ноги, если у тебя
грязные уши! – отвечала она.
В метро шумная толпа валькирий привалила, когда там
собрались останавливать эскалаторы, а интервалы между поездами сделались
длинными, как растянутая гармошка. Здесь же, в метро, толпа разделилась –
кто-то пошел на одну платформу, кому-то надо было ехать в противоположную
сторону. Наконец Ирка с Матвеем остались одни.
Ирка ощущала, что Матвей не в духе. Он был хмур и на вопросы
отвечал отрывисто, только чтобы отделаться. Странно! По женской привычке искать
корень от морковки на глубине десяти метров, валькирия-одиночка предположила,
что он все еще дуется, что она не оценила его сказку про Ктототамку.
– Злюн Злякович Злейкин? – с понимаем спросила Ирка, но не
угадала.
– Нет. Чуток Тормозович Задумчиков, – отвечал Матвей.
Это у них была такая игра – выражать настроение с помощью
придуманных имен.
– А-а-а… – сказала Ирка, и станции три они молчали.
К четвертой станции Антигона (не игравшего с ними) укачало,
и он сделался Спуном Дрыхнувичем Храпунцовым. Матвей же, хотя и считал, что он
Задумчиков, больше смахивал на Мрачунцова Хмыря Раздираловича.
Последний поезд грохотал по стыкам. Вагон кидало. В открытые
окна из тоннеля заглядывали сквозняки.
– Ну что, выяснил, где маленький д’Артаньян проводил летние
каникулы? – спросила Ирка, когда появилась возможность разговаривать.
Шутка была не случайной. Матвей как раз пролистывал
французский роман, исчезнувший три минуты назад с полки научной библиотеки МГУ
на Моховой.
– Кормил ослика дедушки Арамиса… – хмыкнул Матвей и
захлопнул книгу. – По мне, так англичане в метро проще читаются. Нет, серьезно…
Английские романы – нормальное такое море с песочком и пляжными зонтиками.
Глубин нет, акул нет, зато бултыхаться приятно.
– А немцы? – не удержалась Ирка.
– Искусственный пруд, вокруг которого гуляют абсолютно
вменяемые романтики. Встречаясь с девушкой, такой романтик прячется с
секундомером в кустах, чтобы опоздать на две минуты. Учитывая, что девушка тоже
немка – эта деталь ее потрясает.
– И она всю жизнь потом ему мстит. Вместо пяти минут варит
яйца целых шесть. А когда просит денег, то вместо «милый» говорит «милый мой»,
– радостно присоединилась Ирка.
Все сделалось хорошо, и Матвей из Мрачунцова постепенно стал
превращаться в Веселовича, но тут взгляд его случайно скользнул по стеклу и
встретил черный провал окна, за которым однообразно прыгали вверх-вниз
резиновые кишки проводов. Отсюда, из провала, на Багрова смотрела
полупрозрачная Мамзелькина и сухонькой ручкой подавала ему нетерпеливые знаки.
«Знает уже, что плащ у меня!» – понял Матвей.
Он быстро оглянулся на валькирию-одиночку и убедился, что
она ничего не замечает, хотя смотрит в ту же сторону. Когда поезд остановился,
Багров торопливо сказал Ирке: «Поезжай дальше одна – я скоро вернусь!» – и,
прежде чем она вскинула на него удивленные глаза, выскочил из вагона.
Станция, на которой Матвей вышел, была «Комсомольская». Аида
Плаховна нашлась под указателем «Выход к Ленинградскому вокзалу». Задрав
голову, старушка читала ее с большим вниманием. Багрова она демонстративно не
замечала. Словно и не она выманивала его из вагона, являясь ему в тоннеле.
Внешне в ней ничего не изменилось. Бойкая, ловкая, тощенькая. Красненькие скулы
с прожилками, бледненькие ушки, лыжная черная шапка, кроссовки.
