Проходящие мимо люди не обращали на Аиду Плаховну никакого
внимания. Для большинства она была просто препятствием –
«старуха-которая-мешает-пройти». Один, здоровенный, нетрезво-валкий, небрежно
смел ее рукой. Мамзелькина послушно отодвинулась, но мимоходом перевела на него
кроткие глазки и, как Матвею показалось, запомнила.
Мамзелькина молчала, и Багров молчал, уступая дорогу
спешащей на вокзалы толпе. Матвею отрешенно подумалось, что, оценивая других
людей, особенно тех, в которых он не заинтересован, человек ленится думать о
них подробно. Ему проще соскользнуть на сложившийся стереотип, с которым удобно
жить. Причем стереотип преимущественно отрицательный. Ну там «бомж», «развелось
стариканов», «солдафон», «два идиота», «училка», «бандюган какой-то», «а этот ботан
куда вперся?». Так и идем, оставляя за собой толпы «уродов», и точно на весь
мир натягиваем заразное одеяло своих мыслей.
Люди схлынули, поезд с Иркой унесся, и Мамзелькина с Матвеем
остались на опустевшей станции.
– Принес? – спросила Аида у Матвея, оборачиваясь к нему. –
Давай сюда!..
Багров сунул руку под свитер.
– Не здеся! Пошли отойдем! – сказала Плаховна и решительно
направилась к будке дежурной по эскалаторам.
Почему-то будка оказалась пустой. Мамзелькина решительно
вдвинулась внутрь, уселась на стульчик, развернув его к Матвею, и протянула
ручку.
– Вначале сердце! – потребовал тот, успев по дороге
набраться решимости.
Аида Плаховна задержала на нем лукавые глазки, но спорить не
стала. Сунула руку в рюкзак и отдала банку. На этот раз банка не упрямилась, и
пальцы сквозь нее не проходили. Была холодной и абсолютно заурядной. Все
говорило о том, что прежде, до сердца, в ней помещались огурчики или малиновое
варенье.
– Хранить в прохладном месте, но не замораживать! – сказала
Мамзелькина насмешливо. – Давай тапереча ты!
Получив плащ, Аида Плаховна встала со стульчика, цепкими,
как у бывалой гардеробщицы, ручками взяла его за вешалку и встряхнула.
– Ишь ты, как измялси! Разве ж можно так к весщам
относиться? Ишшо б в ботинок запихал! – произнесла она с укором.
Придирчиво ощупала подкладку, сняла с рукава нитку,
озабоченно оглядела дырку на рукаве.
– А еще женщина называется! Хоть бы раз в год перетряхнула!
– сказала она, явно имея в виду Фулону.
Матвей был убежден, что спокоен, но внезапно ощутил ладонями
дрожь. Посмотрел и увидел, что сердце бьется так, что едва помещается в тесной
банке.
Аида Плаховна на банку не смотрела, но почему-то начала
поочередно трогать все пуговицы. Багров видел, как ее большой палец с ломким
желтоватым ногтем испытующе скользит по ним.
– А пугвачки-то! пугвачки какие! Блестяшшенькие! Крясота, да
и только! – ехидно сказала она Матвею.
Сердце прыгнуло так, что едва не сорвало крышку. Чтобы не
выдать себя, Багров опустил руку, но и так ощущал, как банка дрожит.
– Ну все? – сказал он намеренно грубо. – Иду я?
– Иди ты! – ласково повторила Мамзелькина. – Погоди-ка!
Подержи плащик секунду, будь добренький!
Матвей удивленно взял плащ, не понимая, что старуха
собирается делать. Пробормотав, что можно бы и косой, да только народ вокруг
больно слабонервный, Аида Плаховна достала из кармана маленький, не длиннее пальца,
раскладной ножик и ловко подпорола подкладку в том месте, где прежде ее
ощупывала.
Затем сунула внутрь руку и извлекла крошечную, с два ногтя,
фигурку. Фигурка была из толстого непрозрачного стекла, но даже и оно не могло
скрыть, что внутри что-то сияет.
Мамзелькина мельком взглянула на нее и, вполне
удовлетворенная, упрятала в карман. Матвей не успел ничего толком рассмотреть.
– А плащ? – отупело спросил он.
– Он мне не нужен, – сказала Аида Плаховна.
– Как?
– Хочешь сам носи, хочешь Фулоне верни! Нам чужого не
надоть! А пугвачки упертые береги! Нетеряющиеся они. Лысая Гора, массовая
штамповка. И как отодрать ухитрился? На одной нитке висеть будут – не
оторвутся! – сказала Мамзелькина, с нескрываемой насмешкой посмотрев на Матвея.
Закинув на плечо рюкзачок, Аида Плаховна сунула косу под
мышку и исчезла. Багров остался один у пустой эскалаторной будки на станции
«Комсомольская» с никому не нужным плащом на руке.
Глава 9
Нравственные качели
Перемещение армии фиксируется не по коннице, а по пешему
рядовому солдату. И солдат этот не юный поджарый марафонец, а дядечка средних
лет, бывший слесарь или настройщик роялей, да еще и страдающий гастритом или
плоскостопием. Куда он дотопал – там и армия. Так и человек оценивается не по
исключительному поступку, а по рядовому. Человек не такой, какой он с
президентом на вручении ордена, а такой, какой он с нелюбимой, достающей его
теткой на кухне.
Эссиорх
Ромасюсик и суккуб Хнык приехали в три часа дня на
бетономешалке.
– Би-би! Бу-у-у-ууууу! – донесся восторженный вопль из
кабины.
Бетономешалка снесла два столба рядом с резиденцией на
Большой Дмитровке и поневоле остановилась.
– Больсе не биби! – поведал все тот же голос.
Дверца с грохотом отвалилась, и из кабины выбрался Зигя.
Очень довольный. Уже после Зиги из кабины вывалились придавленный Мамай,
бледно-зеленый Ромасюсик и, как всегда, бойкий суккуб Хнык.
Обещая Зиге шоколадку, Ромасюсик и Хнык заманили бедолагу в
резиденцию, где его поджидал Пуфс. Увидев хозяина, Зигя завопил и попытался
вышибить плечом дверь, но увы… Дверь коварно сместилась и подставила вместо
себя стену.
Пуфс коснулся его ноги, и Зигя застыл, таращась в пустоту
похожими на пуговицы глазами.
– Мы все сделали! – похвастался суккуб Хнык, стараясь
понадежнее отпечататься в зеркальных очках нового начальника.
– Нет, это мы все сделали! – оспорил Ромасюсик. – Я
догадался угнать бетономешалку! Я!
– Протестую! Слово «грузовик» первым произнес я! – взвизгнул
Хнык.
– Бетономешалка – больше, чем грузовик. Грузовиков миллионы.
А она яркая, она вертится! Зигя едва увидел – сразу клюнул! Валькирия даже
сандестэндить не успела, куда он подевался! – заявил Ромасюсик.
Хнык, которого нагло задвинули на задворки чужого успеха, не
выдержал.
