– Я тебе волосы выдеру! – завизжал он и вцепился в шевелюру
Ромасюсика.
Шоколадный юноша с трудом высвободился и спрятался за
Прасковью.
– Баба!
– Сам ты бабо! – оскорбился Хнык. – Никакое я не бабо! Не
бабо! В глаза наплюю!
Пуфсу надоели эти вопли.
– Всем молодцы! Казнить того, кто больше отличился! –
приказал он Арею.
Тот обычно пропускал его распоряжения мимо ушей, но теперь
их желания совпали.
– На мой взгляд, оба отличились одинаково! Победителя
определять не будем! – деловито сказал он, извлекая из пустоты меч.
Перепуганный Хнык поспешно сгинул, а Ромасюсик тесно
прижался к Прасковье и так крепко обхватил ее руками, что зарубить их можно
было только вместе.
Арей с сожалением разжал пальцы и позволил мечу исчезнуть.
Осмотрев свое неподвижно застывшее боевое тело, Пуфс остался
доволен его состоянием. И не только он.
– Ишь ты! Майку поменяли, шнурки завязаны, уши чистые! Ну
валькирии!!! – по-женски оценила Прасковья, обходя Зигю вокруг.
Ромасюсик страшился отпустить повелительницу и семенил за
ней, отгораживаясь Прасковьей от Арея.
– Скорее уж: «Ну Антигон!» – сказала неглупая Улита,
стоявшая тут же, рядом с Ареем и Варварой.
Ведьма хорошо представляла себе Ирку, которая не отрывала
глаз от ноутбука или книги, даже чтобы взять булочку. Просто нашаривала ее на
столе. Если же булочка не нашаривалась, сидела голодная.
– Одолжи мне свое тело, Пуфс! Для тренировок. Я его не
покалечу, – попросил Арей.
Зигя, загромождавший значительную часть приемной, пробуждал
в нем спортивный азарт. Арей – сам не маленький – привык взирать на людей и
стражей с высоты своего роста. Зиге же он едва доставал до груди и вынужден был
смотреть на него снизу-вверх.
– Ничем не могу помочь, советник! Зигя боится оружия, –
отказал Пуфс.
– Когда он размазал палицей двух стражей, мне так не
показалось, – заметил Арей.
Пытаясь выпятить грудь, Пуфс выпятил живот.
– Стражей размазал я! – заявил он.
– Но чужими руками! – уточнил Арей.
Варвара неосторожно хихикнула, и в тот же миг ее отражение
появилось в зеркальных очках Пуфса.
– Советник! – произнес новый начальник лисьим голоском. –
Что ваша… гм… шоферица утратила связь с реальностью, это закономерно, но у
вас-то она присутствует, не правда ли?
Багровея, Арей кивнул. Кивок дался ему нелегко. Точно у
мраморной статуи сломалась, а затем вновь срослась шея. Твердо взяв
сопротивляющуюся Варвару под локоть, Арей увел ее. Пуфс бесшумно кинулся следом
и, замерев у нижней ступеньки лестницы, как локатор, развернул внимательное
ухо.
– Почему вы его боитесь, он же гном? Жалкий, самовлюбленный
гном! Почему? – услышал он негодующий вопрос Варвары и сиплый, обожженный голос
мечника:
– Молчи и шагай!
* * *
Когда Пуфс утащился в кабинет возиться с закапанными кровью
пергаментами, Улита и Прасковья занялись Зигей. Отношения у бывшей секретарши и
будущей повелительницы мрака установились вполне рабочие, даже неплохие.
Догадывался Пуфс или нет, неизвестно, но он был удачнейший
руководитель. Удачнейший в том смысле, что весь коллектив вольно или невольно
дружил против него и, следовательно, просто по логике вещей сплачивался. Как ни
крути, а дружить против кого-то – тоже вид дружбы, пусть и напоминающий
структурно волчью стаю. В конце концов, волки тоже дружат против лося холодной
зимой, не имея шансов задрать его в одиночку.
Зигя пребывал в прострации, из которой его вывела только
большая банка «се-нить шладкого» клубничного джема. Правда, ему досталась лишь
половина банки. Первую половину съела Улита, чтобы убедиться, что джем свежий.
Воспрянувший Зигя стал проситься к маме Ире, но его
заверили, что у него и здесь «мамов» более чем достаточно. Улита, прежде не
знавшая, каким образом Пуфс управляет Зигей, поинтересовалась у Прасковьи.
– У Пуфса с боевым телом психоэмоциональная связь! –
авторитетно пояснила Прасковья.
У ведьмы не имелось возражений по существу.
– Ага. Психи, они ваще по жизни эмоциональные, – согласилась
она.
Подтверждая, что так оно и есть, Зигя стал прыгать вокруг
Ромасюсика, подозрительно принюхиваясь к нему.
– Можно Зигя скушает дядю? – попросил он.
Ромасюсик от ужаса переменил цвет, так что можно было
решить, что он вылеплен не из черного шоколада, а из белого пористого.
Улита хотела разрешить, но у Прасковьи не было желания
остаться без рупора.
– Дядя ядовитый. Окочуришься, – сказала она.
Для великана это было слишком абстрактно. Он ни разу не
окочуривался, а значит, что особенно этого и не страшился.
– Живот будет болеть, – уточнила Прасковья.
Это Зигя осознал, поскольку имел опыт изготовления сахарной
ваты из ваты медицинской с последующим ее поеданием. Он вздохнул и оставил
Ромасюсика в покое.
– Ты, дядя, плохой! От тебя живот будет болеть! – сказал он
ему.
По лестнице скатился Тухломон. Несся он с огромной
скоростью, получив только что значительное пинательное ускорение. Голова у него
была вмята в плечи ударом кулака по макушке.
– Улита! Тебя зовет Арей! Мой совет – иди, когда он остынет,
но пока повторно не взбесится! – сообщил он ртом, перекошенным, как у камбалы.
– Тебя спросить забыла! – огрызнулась ведьма, лучше Тухломона
знавшая, как ладить с разъяренным Ареем.
Комиссионер запыхтел и сердито ушлепал в свою пахнущую
швабрами комнатку. Настроение у него было отвратительное. Сплющенную голову
меньше чем за час не поправишь, а у него куча встреч. Какую бы такую гадость сделать
Арею, которой он сам себе еще не сделал? Да и есть ли такая?
Улита стала подниматься, но разыгравшийся Зигя, хохоча,
вцепился в «маму» и не отпускал.
– Нечего тут мышцой играть! Имей в виду: ты банален, как
крашеная блондинка в большом черном джипе! – сказала Улита с досадой.
