Шутка была не очень, но Меф засмеялся. Раз Даф шутит –
значит, она уже не плачет. А это хорошо. Спасибо тебе, дорогая чашечка!
Буслаев вновь неосторожно попытался коснуться руки Дафны и
допустил ошибку. Преждевременно.
– Не трогай меня! – крикнула Даф. – Тоже мне, глина нашлась!
Хорохорится! У тебя никакого движения! Ты не меняешься! Сколько я с тобой
бьюсь, ты такая же чурбашка! Иногда мне кажется: я работаю при тебе не добром,
а наименьшим злом!
– Хорошо, хорошо, – миролюбиво сказал Меф.
Он сел на стул и, не пытаясь больше никого ни в чем
убеждать, стал пальцем двигать по столу пустую тарелку.
Дафна постепенно успокаивалась. Вначале она ходила по
комнате и что-то говорила. Потом поймала Депресняка и вытолкнула его в
форточку. Это был уже хороший знак. Когда человек начинает делать
конструктивные вещи, пусть даже самые простые – значит, он остывает. Или на
пути к этому.
Через некоторое время Дафна мысленно связалась с Эссиорхом и
получила от него подтверждение, что да, отказаться от схватки с Ареем Мефу не
удастся. Слишком долго Арей был для Мефа кумиром, слишком долго Меф подражал
ему и смотрел в рот. Невозможно шесть лет прожить с кем-то в одной квартире,
чтобы не отдать этому кому-то и ключа от нее. Куда бы ты ни пошел – твое зло
пойдет за тобой. Спрятаться от него невозможно. Единственное, что остается –
это повернуться к нему лицом и сразиться.
* * *
Поздним вечером в общежитии озеленителей Меф, упрямо бормоча
«roverso ridoppio» и «dritto ridoppio», отрабатывал атаки слева и справа в
восходящих ударах. Дафна же, сама толком не зная зачем, ковыряла в сахарнице
слипшийся сахар. Меф вечно забывался и брал его мокрой ложкой.
В дверь постучали. Дафна открыла. Она была убеждена, что это
соседка Фатима, которая часто просила то сковороду, то утюг, то фен. Причем
просила обычно поздно вечером, около двенадцати, а возвращала рано утром, часов
в шесть-семь. Порой Дафна думала, что лучше бы Фатима не была такой
обязательной и оставляла все эти утюги себе. Ну или, допустим, когда-нибудь бы
спала.
Но это была не Фатима, а Евгеша. Грустный, вытянувшийся,
несколько похудевший, но все же вполне себе мошкинский. Он стоял в дверях и
заглядывал, имея такой вид, словно ожидал, что его прогонят. Как всегда, Евгеша
был похож на выросшего щенка крупной собаки – кавказской овчарки или московской
сторожевой – которая все еще, по старой привычке, боится мелких собачек и
поджимает хвост, стоит кому-нибудь на нее гавкнуть.
Мошкина не прогнали, и Евгеша воспрянул.
– Добрый вечер! Я же соскучился, да? – спросил он.
– Тебе виднее, – сказал Меф, переставая подрезать
воображаемому Арею коленные сухожилия и вытирая со лба пот.
Дафна сердито наступила Мефу на ногу. Кому это виднее?
Нечего издеваться над человеком!
– Ты когда-нибудь перестанешь расти? – поинтересовалась она
у Евгеши.
Мошкин этого не знал.
– У меня папа крупный. А прадедушка вообще богатырь.
Говорят, двухкамерный холодильник один втаскивал на восьмой этаж. И это в
шестьдесят лет.
– Я плохо знал твоего прадедушку. У нас были разные
интересы, – сказал Меф и торопливо отступил, спасая от Дафны уже отдавленную
ногу.
– Прости, Жень! Не обращай на него внимания! Он тут два
стула разрубил и самоутвердился! – сказала Даф.
Евгеша вздрогнул. Слово «Жень» для него было словом особого,
фактически нереального доверия. Вроде как для волка разрешить погладить себя по
животу.
– Ага. Я очень крутой, – согласился Меф, которому хотелось
задирать Мошкина. – Ну как, Жентос, выучился на полиграф полиграфыча? Нравится
тебе там?
Мошкин заметался. Спрашивать, нравится ему что-то или нет,
всегда было запрещенным приемом.
– Ну вообще ничего… Только они там странные все какие-то! –
выдавил Евгеша. – Особенно девушки. Фыркают все время, как лошади. Спросишь: «У
нас история книгопечатания, да?» – и они сразу «фырк!». Одна только добрая.
Опекает меня. Булочки дает. В библиотеку меня записала. Записала же, да?
– И не фыркает, нет? – коварно уточнил Меф.
Мошкин моргнул.
– Она хорошая. Правда, очень хорошая! Помогает мне,
объясняет. Меня же по блату пристроили. Для меня половина предметов – темный
лес. Скажут, допустим, «префикс» – а я думаю полчаса, кто это такой, – сказал
он честно.
Мефу стало совестно. Поднимая руку, чтобы вытереть запястьем
лоб, Буслаев увидел деревянный меч. Одному тренироваться трудно, Даф ему помочь
не может, а к Арею он уже не пойдет. Только единственный раз, в самом конце.
– Ты еще не разучился работать шестом? – спросил он у
Евгеши.
Мошкин покачал головой.
– Я иногда в лес иду или на стройку забираюсь. Привычка же
осталась, да? – признался он застенчиво.
Вместо ответа Меф сунул руку за шкаф, пошарил и бросил ему
пыльный шест. Мошкин, поймав, привычно взвесил его в руке и скользнул взглядом,
знакомясь. Стирая пыль, неспешно провел ладонью, запоминая каждую неровность.
Потом чуть присогнул колени и кивнул, показывая, что готов.
Даф вздохнула. Она уже поняла, что, если срочно не натянет в
общежитии пятого измерения, вскоре в ее комнате не останется ни одного
неразрубленного стула и ни одного целого стекла.
* * *
А в это время, только в центре Москвы, в дверь комнаты,
которая находилась в подвале Большой Дмитровки, 13, тоже постучали. Стучала
Варвара.
Дверь оказалась незапертой.
Арей сидел на стуле спиной к ней и рассматривал нечто,
лежащее у него на ладони. Услышав за спиной шаги, он сжал пальцы.
– Эй, вы тут? – окликнула Варвара. – Я хотела сказать, что
не собираюсь тут дольше жить! Пойду обратно в переход! Там хоть и машины над
головой, зато крыша никуда не едет. Так что забирайте ключи от ваших разбитых
тачек. Я ушла!
Мечник молчал. Варвара сообразила, что он ее даже не слушал.
– Глухарем прикидываемся? А я тогда как попугайчик буду
повторять одно и то же! – прищурилась она. – Не хочу тут жить! Не хочу! Не
хочу!
Стул скрипнул. Арей повернулся к ней.
– Что такое? – спросил он резко.
