– В ледяной? – спросила Ирка и ошиблась.
– Нет. Изба такая, очень большая. Внутри тепло. Печка. Я
согрелась. И так хорошо стало, как никогда. Так замечательно, что, казалось, я
сейчас растворюсь от счастья. Растаю, и даже кости растают. Дед Мороз видит,
что мне тут хорошо, и спрашивает: «Хочешь жить тут всегда?» Я отвечаю: «Да». Он
ведет меня в другую комнату, и я вижу, что там огромная гора игрушек. Просто
огромная! И Дед Мороз говорит: «Ты будешь помогать мне. Читать детские письма и
по письмам посылать подарки. Лошади, машины, куклы, медведи – то, что каждый
попросит. Согласна?» Я ответила: «Да». Он говорит: «Но запомни – себе ты
никогда ничего не сможешь взять. НИЧЕГО! Даже самой маленькой игрушки. Если ты
это сделаешь, ты не сможешь помогать другим и радоваться за других. И настоящая
радость навсегда будет для тебя закрыта». И – чик! – я проснулась.
– Что, уже валькирией? С копьем? – недоверчиво спросил
Багров.
– Нет. Валькирией я стала только через десять лет, когда
погибла моя предшественница. Но этот сон и доставшееся мне копье были связаны.
Я это чувствую! И даже не в Деде Морозе дело – Дед Мороз это так, образ,
понятный тогда мне, ребенку.
Оруженосец Бэтлы поправил черенком вилки оплывшую свечу.
– А вообще странно, что хорошие люди часто все получают
последними. Или совсем ничего не получают, – сказал он.
– Не странно, – заметила Бэтла. – Я тоже об этом думала и
вот что поняла. Вообрази: ты раздаешь на празднике куски пирога. Галдеж, шум,
дележка. Собравшиеся тебе мало знакомы, кроме одного – твоего старого,
проверенного, настоящего друга. Кому ты дашь пирог первым? Другу или тем
другим, незнакомым? Более вероятно, что ты начнешь с чужих, а другу, может, и
совсем ничего не дашь, если видишь, что на всех не хватит. Потому что друг-то
любит тебя и поймет. А те бы не поняли. А так только двоим, может, и не
достанется: тебе самому и ему.
– А если друг обидится? – поинтересовался оруженосец Ламины.
– Ну тогда это был не друг, а приятель. В следующий раз ты
дашь ему пирог самым-самым первым, потому что с приятелями совсем другой расчет.
Но только, кроме пирога, приятели потом уже ничего не получают. Потому что если
кто-то продал тебя за пирог, пусть его с удовольствием скушает и отряхнет
крошки.
Ламина незаметно толкнула Ирку ногой под столом.
– Обожаю эту парочку! Она похожа на хлопотливую наседку,
внутри которой живет тигрица. А он похож на тигра, внутри которого сидит индюк!
– прошептала она, показывая глазами на Гелату и ее оруженосца.
Это было отчасти верно, но Ирка не улыбнулась. Ей не хотелось
идти на кухню и считать, сколько будет, если от всех картошек в овощном ящике
отнять всю морковку и полученную разницу умножить на яйца в холодильнике.
– Ну кто еще что скажет искреннее? – нетерпеливо сказала
Ильга, не любившая тишины.
Как городскую жительницу и офисную заточницу, тишина ее
пугала. Она к ней не привыкла и побаивалась ее. В тишине приходят мысли. Даже
оставаясь одна в квартире, она включала радио, телевизор, а иногда еще для
верности надевала наушники плеера.
– У меня знакомый один есть! – вспомнила Радулга. – Он
разработал концепцию, как испугать вокзальную цыганку, которая пристала к тебе
и никак не отстанет. Надо быстро наклониться к ней и прошипеть: «Где твой
мушш-ш-ш-шь?!» Цыганки почему-то ненавидят вопросы про мужа и моментально
исчезают.
– Что, правда, что ли? И срабатывает?
– Не знаю, – сказала Радулга с грустью. – Ко мне ни одна
цыганка никогда не приставала. Специально мимо них ходила, чтобы проверить. Раз
десять, наверное. Туда-сюда. Косятся, но ни одна не подходит. К Тамарке и той
суются, хотя ей только погон и пистолета «макарки» не хватает, но не ко мне.
Ирка посмотрела на смуглую, черноволосую, похожую на пантеру
Радулгу и совершенно этому не удивилась.
– Это и было твое искреннее? – спросила Ильга.
– А ты что хотела? – насупилась Радулга. – Узнать, как я
влюбилась в учителя по химии и украла его шариковую ручку?
– Что, серьезно? Ты?
– Не. Враки. У нас вообще по химии тетка была! – вздохнула
Радулга.
Но Ирке почему-то показалось, что не такие уж враки.
Особенно если заменить химию, допустим, на географию.
– Ну раз пошел такой расколбас, я тоже, пожалуй, положу свои
пять копеек. Я вот что подумала, – внезапно ляпнула Ламина. – Когда-нибудь меня
же хлопнут, да? Что-то я не помню, чтобы среди валькирий были вечные.
– Ну вообще-то логика есть… Вечных валькирий действительно
нет, – осторожно признала Фулона.
– Так вот, – продолжала Ламина, – когда меня хлопнут, мне
скажут: «Мать, ты, как могла, служила свету, и мраку мы твой эйдос, конечно, не
отдадим. Но ты так сильно была привязана к своим браслетам, шляпкам, барахлу
всякому, что теперь мы не сможем тебя от них отлепить, чтобы не поломать твою
личность. Так что прости!» И вот я буду сидеть в таком пыльном ящике, который
сама себе построила, со всеми этими несчастными браслетами, а вокруг все будет
такое красивое, огромное, радостное. Я все это буду видеть, и мне так паршиво
будет с этими браслетами, что прямо слов нет!
– Дурацкая фантазия! – нервно сказала Хола, переглядываясь с
Ильгой. Если уж Ламина воздвигла себе пыльный ящик, то что же тогда построили
они?
Гелата, вспылив на своего оруженосца, больно толкнула его
локтем.
– Сгинь! Иди поучись на физкультурном отделении факультета
перетягивания каната!
Оруженосец хихикнул и удалился на кухню, шлепая трофейными
тапками с зайчиками.
– Почему каната? – поинтересовалась Ламина.
– У него к этому дар! Врожденная способность! Вечно он
перетягивает одеяло на себя! – вспылила Гелата.
– Все-все! – сказала Бэтла. – Давайте дальше! Кто еще что
хочет сказать?
– Я! Ненавижу быть валькирией! – неожиданно для себя ляпнула
Ирка.
С ней порой так бывало. Слова вырывались раньше, чем она
успевала взвесить: говорить или нет. За столом все притихли. Одиночка почувствовала,
что на нее сразу уставилась целая куча глаз. Бэтла пронесла ложку мимо рта,
чего с ней сроду не бывало.
– Как это? Мы тебя не совсем понимаем, – осторожно подала
голос Фулона.
