Дурные мысли как мелкий паучок. Оплетают постепенно. Ползают
по ногам, ползают, тянут тонкую паутинку – ты хихикаешь, считая, что всегда
можешь ее порвать. А потом делаешь шаг и почему-то понимаешь, что ткнулся носом
в пол. И между двумя людьми этот паучок всегда бегать начинает. Оплетает
паутинкой ерундовых обидок, трещинок, недомолвок, сердиток. А затем дерг за
паутинку, вы столкнулись лбами, а паучок дальше бегает.
– Кгхм! А ты расслабься! – сказал связной света. – Мы же на
земле! Тут куча дурных мыслей, и все косяками шастают! Главное, не бояться их,
а то замотают. Мысли мрака, они как мелкие собачонки. Если почуют, что ты их
боишься – триста метров будут следом бежать, избрешутся и все штаны порвут.
– Как это?
Корнелий сам объяснить затруднился и посмотрел на Дафну. Она
подумала, что вот, два «троечника» от света пытаются разжевать «троечнику» от
человечества как устроен трамвай. Может, вообще лучше вышить себе тряпочку для
помалкивания?
– Ну, если жуть навязчивая лезет, просто не обращай внимания
и не думай, что это твое. Это в тебе комиссионеры или суккубы лазейку ищут.
Шмыгалка вообще убеждена, что человеческое Я – это такой строитель, который
кладет камень. Свет протягивает ему кирпичи, а мрак – старые ботинки, дохлых
крыс, всякие просроченные иллюзии, больные фантазии, тухлые мечты. Если
строитель не станет разбирать, из чего строит, а будет хлопать на раствор все
подряд, такое соорудит, что сам однажды ужаснется.
Мошкин потер рукой лоб, подошел к шесту и вопросительно
коснулся его пальцем.
– Еще будем сейчас, нет? А то мне надо же в институт хоть к
третьей паре, да?
– Не надо! – хмыкнул Меф.
– Что, правда не надо? Думаешь, уже поздно, да? Все равно не
успею, да? – начал подсказывать Мошкин, радостно ища повода перевалить на Мефа
свою лень.
Буслаев прислушался к своему телу. «Караул! – орало тело. –
Убивают! Меня беречь нужно, а вы меня палкой! Тараканы ползучие! Змеи
подколодные!» Меф вздохнул. Второе дыхание открывается обычно там, где уходит
саможаление. Саможаление же пока не ушло, а потому приходилось торговаться с
телом.
– Не зверей, Жека! Не сейчас. Лучше вечером. Сейчас я весь
болю. Так что лучше поезжай. К третьей паре не успеешь, хоть на четвертой
мелькнешь.
Мошкин уставился на Мефа с обидой. Из-под его лени выбили
табуретку.
– А если не вечером? Если завтра утром? – предложил он.
– Завтра утром будет еще хуже. Мышцы забиты – отходняк
начнется. Все будет ныть, руку не поднимешь. Приезжай после института.
– Приду, да? – спросил сам себя Евгеша и сам себе кивнул. –
Ну тогда я пошел, да?
Меф хотел сострить: «Ну и иди ты, да!», но ощутил, что это
будет глупо, и благодарно пожал Мошкину запястье. Он знал, что на Евгешу всегда
можно было положиться. Во все действительно ответственные минуты Мошкин
заметает веничком всех своих мысленных тараканов на задворки сознания, приходит
и помогает.
Когда Мошкин собрался уходить, Дафна, предчувствуя, что
сейчас произойдет, незаметно толкнула Мефа локтем. Евгеша подошел к двери.
Прислушался. Приоткрыл ее. Высунулся. Повернул голову направо, потом налево. По
коридору развинченной походкой шел полутрезвый парень лет двадцати двух,
представлявший собой довольного типичного озеленителя. Увидев его, громадный
Евгеша поспешно всунул голову в дверь и, не удовлетворившись этим, еще и втянул
ее в плечи.
– Чего ты? – спросил Меф.
– Ничего.
– Боишься, что ли?
Мошкин застенчиво улыбнулся.
– Ты его сильнее? – нахмурился Меф.
Евгеша осторожно кивнул. Он мог без ложной скромности
сказать, что с таким он справился бы, даже если бы ему связали все, кроме
мизинца на левой руке.
– Тогда чего?
– А если он мне скажет? – опасливо предположил Мошкин.
– Чего скажет?
– Ну, спросит, что я тут делаю. Или чего-нибудь еще?
– А ты спроси, что он тут делает. Я его тоже, между прочим,
первый раз вижу, – заявил Меф.
Мошкин не вдохновился такой перспективой.
– Да нет. Ну его вообще… Пусть лучше пройдет, – буркнул он.
Евгеша снова высунул голову, прислушался и, убедившись, что
коридор пуст, улизнул.
– Блин! – сказал Меф, потирая отшибленную грудь. – Он же
меня шестом чуть не размазал! А на тренировке все это общежитие по потолку бы
от него улепетывало! Даже если вместо шеста дать ему обычную спичку. Блин,
блин, блин! Не найдя песка, страус спрятал голову под паркет, заглянув к
соседям снизу!
– Да! Глупо! – согласилась Даф. Однако «блином» она
усиливать не стала и скромно сказала: «оладушек».
* * *
Озабоченно разглядывая пальцы, по которым Мошкин ухитрился
тюкнуть шестом, надеясь выбить меч, Мефодий рухнул на табуретку у стола.
– О-а-аууу! Это я типа стону!.. Дафа, а Дафа! Сделай кофе! –
взмолился он.
– Нет. Сам.
– Дафа, а Дафа! Кофю жажду! Дай мне кофю!
– Глухой? Нет!
– Сделай это для меня! Меня, между прочим, избили. Я
несчастный!
– Не могу.
– Почему?
– Просто не могу, и все.
– Ты путаешь «не могу» и «не хочу»!
– А ты путаешь вежливый отказ и конкретный посыл к лигуловой
бабушке! – спокойно сказала Даф.
Буслаев удивился.
– А почему ты не хочешь сделать кофе? Тебя что, ни о чем
попросить нельзя? – спросил он уже нормальным голосом.
– Ты не просишь. Ты паразитируешь! Когда человек стоит в
метре от мусорного ведра и зовет с десятого этажа другого человека, чтобы
выкинуть бумажку – это называется «паразитировать».
Меф краем глаза покосился на горячий чайник и на банку с
кофе, которые в самом деле были от него не дальше вытянутой руки. Ближе, чем от
Дафны.
– А по-моему, это называется, что тот первый, с бумажкой,
просто соскучился по тому второму. Вот и зовет его, – сказал он, неохотно
откручивая крышку. – Ну так и быть! Когда Арей меня зарубит, ты будешь еще
вспоминать этот момент!
