Бэтла коснулась локтя своего оруженосца.
– Не надо! Это тупиковый разговор, – сказала она и, присев,
веткой прочертила на песчаной дорожке линию.
Линия проходила у самых ног Багрова, отгораживая его от
«Приюта».
– Не переступай ее, слышишь! Это самое последнее
предупреждение! Тебе повезло, что ты сунулся в мое дежурство. Через полчаса ты
наткнулся бы на Радулгу. Она подпустила бы тебя к соснам, а после пришпилила бы
к ним копьем! – сказала она.
– Почему?
– Не переступай! Очень тебя прошу! Просто умоляю!.. Не
заставляй меня бросать копье. Ты для Ирки яд. Отрава! И отрава именно потому,
что она пустила тебя в душу, а ты оказался этого не достоин, – тихо повторила
Бэтла и ушла.
Багров понял, что потерял последнюю валькирию, которая
хорошо к нему относилась.
Алексей последовал за Бэтлой. Пальцы он уже размял, но,
видимо, они еще болели, и он нес запястье осторожно. Точно нянчил его.
Матвей подошел к черте, чувствуя, что Бэтла и ее оруженосец
издали наблюдают за ним. Постоял, глядя на «Приют», на качавшийся от ветра
канат. Как близко и как безумно далеко!
Багров занес ногу, подержал ее некоторое время на весу, но
черту так и не переступил. Его остановила мысль, что до «Приюта» он все равно
не дойдет. В конце концов, Бэтла действительно желала Ирке добра, когда
прочертила эту линию.
* * *
Матвея все считали отважным. С детства. Рискуя угодить в
омут, он прыгал с моста ласточкой в бурлящую реку. Лез без седла на жеребца,
известного своим норовом, и совершал другие подобные поступки.
На деле же Багров потому и прыгал в реку, что боролся с
собой. Сам же безошибочно ощущал все нюансы трусости и все ее ступени –
трусость, полутрусость и околотрусость. Трусость – это когда забиваешься,
дрожишь, мычишь и ничего не соображаешь. Состояние быка, которого тащат на
бойню, а он уже втянул ноздрями запах крови и обезумел. Полутрусость – когда
бросаешься в драку и, зажмурившись, начинаешь бестолково размахивать кулаками в
скрытой надежде, что тебя быстро уложат и все закончится.
И, наконец, околотрусость – самая предпочтительная из
трусостей. Ее гвардия. Это когда сознательно делаешь то, что тебе страшно.
Идешь навстречу опасности, понимая, что все равно трусость будет кусать, а раз
так, то лучше ее опередить. Иногда околотрусость даже называют «безрассудной
отвагой». Но она потому и безрассудна, что совсем не отвага.
«Как же отличить околотрусость от отваги?» – прикидывал
Матвей и немедленно получал внутренний ответ. Околотрусость все-таки надеется
на некий шанс. Пусть один из сотни. Солдаты бегут в атаку, зная, что половина
из них погибнет, но втайне надеясь оказаться в выжившей части. Отвага же идет в
бой с осознанием необходимой жертвы, и тогда уже Мамзелькина, придерживая
костистыми ручками юбку, сама удирает от нее. Удирает же бедная Аида потому,
что отвага видит в смерти необходимость и боится только одного: предать или
подвести.
Постояв у черты, Багров повернулся, ушел в глубь Сокольников
и, забравшись в деревянный игровой домик возле детской площадки, точно в черную
дыру провалился. Ему ничего не снилось. Он даже не слышал, что ночью шел
сильный дождь.
Проснулся он утром оттого, что кто-то сыпал ему на голову
песок. Он открыл глаза и увидел вначале яркую оранжевую лопату, а затем детские
ноги в бежевых ботинках. К лопате и ботинкам прилагался карапуз тех счастливых
лет, когда спящие в домиках дяди не пугают и не удивляют.
На четвереньках выбравшись из домика, Багров поздоровался с
пораженной молодой мамой и отряхнул с себя песок, часть которого забилась ему в
ухо.
Похоже, во сне некая работа в его сознании все же
происходила, потому что за ночь вчерашняя разноголосица мыслей улеглась. Багров
знал, что ему нужно делать. Даже не оглядываясь в сторону «Приюта валькирий»,
он выбрался из Сокольников и на метро поехал в центр, на Большую Дмитровку.
Матвей давно заметил по себе: вдогон хорошей, светлой,
радостной мысли, чувству или намерению всегда следуют дурные, опровергающие их.
Внешне Багров держался хорошо, но внутренне был близок к
отчаянию. Желания, смутные и неуловимые, скользили в нем, как рыбы в толще
воды. Темное облако гнало его вперед, спеша добить собственными глупыми и
неосторожными поступками.
«Скорее… скорее… спеши… а то еще задумаешься и успеешь
притормозить у самого края!»
Пути до резиденции мрака Багров не заметил. Казалось, что и
состав в метро летит стремглав, и город прокручивается под ногами, как лента
эскалатора.
Дверь неброской фирмы EIDOS пришлось долго пинать, зато,
когда Багрову открыли, он увидел, что на пороге стоит именно тот, к кому он и
явился. Привалившись плечом к косяку, Арей разглядывал его без малейшего
любопытства.
– Ну? – спросил он.
– Я пришел, чтобы вызвать вас на бой и убить! – произнес
Багров звенящим от волнения голосом.
Арей зевнул.
– И это все? Ради такой вот ерунды ты меня дергаешь?
– Совершенно верно.
На мгновение тяжелые веки Арея поднялись. Встретившись с его
взглядом, Матвей ощутил сосущую пустоту и сквозняк, какие бывают, когда
пытаешься заглянуть в замочную скважину или черную узкую трубу.
– Ты говоришь неправду. Ты хочешь, чтобы я тебя убил. Так? –
задал вопрос Арей.
– Возможно. Но это не означает, что я не буду
сопротивляться! – торопливо сказал Багров.
Он боялся растерять ту решимость, которая у него была.
Арей с интересом посмотрел на его пустые руки.
– Ну и чем же ты хочешь меня убить? Задушить голыми руками?
– Оружие можете дать мне сами! – сказал Багров, не желая
телепортировать свое. Возможно, потому, что оно находилось в «Приюте», где его
исчезновение не прошло бы незамеченным для Ирки.
Арей поднял бровь.
– Вот как? Что, любое?
– Абсолютно. Хоть каменный топор, – безразлично сказал
Багров.
Арей кивнул с таким видом, будто воспринял слова о каменном
топоре всерьез. Он повернулся и пошел, коротко оглянувшись на Матвея и
приглашая его следовать за собой.
