Багров оглянулся на залитую солнцем улицу, вздрогнул и
перешагнул порог. Дверь резиденции, чавкнув, закрылась за ним, как огромный,
слюнявый, беззубый рот. Матвей ощутил тоску и духоту. Так порой и человек,
кричавший, что хочет остаться один, когда остается один, к удивлению своему
осознает, что он, в общем-то, хотел совсем другого.
В холле Матвею встретился Ромасюсик, чапавший куда-то с
полотенчиком и зубной щеточкой. Вид у Ромасюсика был бодрый, утренний. Пальцы
на его ногах, торчавшие из шлепок, казались вызывающе сдобными.
– Здрасьте вам! – воскликнул он, забегая вперед Матвея и
пятясь спиной. – Гудового вам монинга! А я вот тут умываться иду! Щеточку взял
и иду! Да! А Прашечка еще спит! Да! Без задних, так сказать, легзов.
Когда Ромасюсик бывал заинтересован и желал вступить в
контакт с плохо знакомым ему человеком, он обычно улыбался и лепетал все
подряд, что в голову придет. Например, озвучивал то, что делает. К слову, если
Ромасюсик пил чай, он говорил: «А я вот тут чай пью! Да! В чашечку наливаю и
пью! Ложечкой вот мешаю!» А если обувался, ворковал: «А я вот тут шнурочки
завязываю! Да! Один завязал и теперь другой завязываю!»
Арей остановился. Багров его нагнал. Пятившийся Ромасюсик
оказался между Ареем и Багровым, как котлета между двумя кусками хлеба.
Шоколадному вьюноше стало неуютно. Он уронил полотенце.
– А я полотенце уронил! Чистое было, а я уронил! На пол! –
пролепетал он, выдавая кино для слепых с попутным комментарием.
Арей молчал.
– Ну тогда я погоуил умываться! Не знаете, ванна никем не
занята? – пугливо продолжал Ромасюсик, дергаясь то в одну сторону, то в другую.
Мечник нетерпеливо мотнул головой, и Ромасюсика как ветром
сдуло. Слышно было, как где-то щелкнула задвижка.
– Надеюсь, никто не хавает ничего против, что я заперся?
Если кому-то буду нужен – не стесняйтесь! Стучите! Я всегда на работе! –
донесся из-за двери его птичий голосок.
– Многословность – форма вежливой истерики, – проворчал
Арей.
Спустившись в спортивный зал, он пинками разбросал по углам
маты, расчищая пространство.
– Место тебя устраивает? Возражений нет? – спросил он у
Багрова.
Матвей мотнул головой.
– Теперь о железках! Когда в другой раз надумаешь меня
убивать, продумай, пожалуйста, детали заранее.
Арей подошел к стене. Никогда прежде Матвею не приходилось
видеть такой совершенной коллекции. Рабочей коллекции. Мечник не держал
безделиц, которыми не пользовался. С ненужными или разонравившимися клинками он
прощался без всякого сожаления.
– Сам ничего не хочешь взять? Не хочу навязывать! –
великодушно предложил Арей.
Скользнув по клинкам равнодушным взглядом, Багров сдернул
один, показавшийся ему наиболее подходящим.
– Выбрал?
– Да.
Арей хмыкнул.
– Ну-ка! О, рапира Мароццо! Забавно!
– Что забавно?
– Человек склонен выбирать то оружие, на которое он похож!
Итак, рапира Мароццо! Можно и рубить, и колоть. Посмотри, какая послушная!.. Я
до сих пор не понимаю, почему ее не считают одноручным мечом. То есть понимаю,
конечно, но душа у нее не рапирная!
– Давайте начинать! – прервал Багров устало. Он знал, что
болтовня не помешает Арею его убить, а раз так, то чего расхолаживаться.
– Вот ты как? Сразу к делу? – удивился Арей. – Что ж! Я
зарублю тебя на счет «двадцать». Было бы глупо, если бы я щадил всех молодых
петушков, которым не терпится показать себя героями. Через неделю тут стояла бы
очередь на всю Большую Дмитровку.
– Ну! – нетерпеливо оборвал его Матвей.
Он уже стоял с рапирой Мароццо в руках, а противник все еще
прохаживался мимо него безоружным.
– Знаешь что, дружок! Не обижайся, но я не буду марать об
тебя артефакт. Мне хватит обычного двуручника. Был такой мастер Йоганн
Лихтенауэр. Он оставил мне свое собрание, очень недурное для конца
четырнадцатого века. Надежное европейское оружие! Прочное, массивное, никакого
восточного лукавства и бритвенной заточки. Уж вдаришь так вдаришь, а когда
затупится, работает как лом.
– Йоганн Лихтенауэр? Страж? – зачем-то спросил Багров.
Арей ухмыльнулся.
– Для стража у него слишком протяженное имя. У нас все
коротко и ясно: Арей, Лигул, Пуфс. Да и само имя Йоганн… Брр! Меня порой
радует, что люди до такой степени могут не слышать слов. В самом буквальном
смысле они ходят над словами, не понимая, на что наступают.
Без страха повернувшись к Багрову спиной, Арей сдернул со
стены один из двуручников, прокрутил в руке и небрежно закинул клинок на
полусогнутую руку. Будто и не стойка даже, но Матвей догадывался, что меч не
просто так нацелен ему в грудь.
– Итак! На счет двадцать! – напомнил Арей. – Ты готов?
Один!.. Длинное острие. Собственно ничего из ряда вон выходящего, просто укол.
Но если выполнить его с броском из Плуга!
Арей сделал мгновенное, неуловимое движение, которого,
казалось, от такой сопящей туши и ожидать невозможно. Багров едва успел
отскочить. Иначе повис бы на клинке, как бабочка на игле. О том, чтобы
защититься, он и подумать не успел. Когда от тебя в метре паровоз, как-то
забываешь, что в руке пистолетик, из которого в теории можно бабахнуть по машинисту.
– Два! А дальше рубящий удар! Просто рутина. Железка падает
под своей тяжестью, а ты ей чуть-чуть помогаешь и подтягиваешь кистью. И
никакого вложения силы. Лесорубам место в лесу!
Удар, который Арей представил как рутину, пропорол воздух в
трети пальца от уха Багрова. Матвей не понял – ушел ли он сам или Арей отвел
клинок, желая сохранить его живым до счета «двадцать». Проваливать меч Арей не
стал.
– Здесь бы подрезочку сейчас выполнить, головка бы и
скатилась. Три! Так руки и чешутся! Но еще рано, – заметил Арей себе под нос. –
Да, ты даже не Меф. Четыре! Синьор помидор в лучшие свои дни прыгал бы вокруг
меня как козлик. Даже и близко бы не подпустил!
– Плевать мне на Мефа! – вскинулся Багров, который не желал
в последние минуты жизни слушать про Буслаева.
– Пять! На всех не наплюешься. Слюни, как говорит моя
секретарша, нужны для переваривания пищи, – назидательно поведал Арей. – Шесть!
Ломающий удар! Проламываем защиту ударом сверху и втыкаем двуручник в глаз… В
глаз, я сказал! Неужели нельзя сообразить, что надо прятать голову! А если бы я
не остановил меч?
