– Я догадался, что вы тут!.. У меня ведь не было последней
пары, да? А ту, которая перед ней, я же прогулял? – спросил он еще в дверях и,
увидев, сколько в комнате народу, смутился и стал пятиться.
С Мошкиным вечно такое происходило. Когда он бывал один –
ему хотелось к людям. Когда среди людей – хотелось забиться в нору. С людьми
Евгеше быстро становилось неуютно. Он дичился их, ощущал себя не таким, как
они, и чувствовал, что они отталкивают его, как гадкого утенка. Но вот только
давало ли это ему гарантию, что он именно тот гадкий утенок, который станет
лебедем? В конце концов, немало утят, которые гадки сами по себе, не говоря уже
о том, что к уткам могло попасть и яйцо индюшки.
Правда, тут возникала и другая крайность. Порой, надеясь
понравиться, бедный Евгеша становился болтлив и смешон. Люди, стремящиеся
доказать, что они свои в несвоей компании, нередко делают много глупостей,
чтобы прописаться в ней. Может, им стоит сказать себе: если я бурундук, чего я
лезу к сусликам, и на этом успокоиться?
Дафна втащила его за рукав в комнату. Мошкин еще некоторое
время подергался, но подергался скорее из кокетства, чем действительно желая
уйти. Эссиорх немедленно запряг его подносить ключи, поскольку упрямых гаек
оказалось больше, чем он поначалу ожидал.
– Ну как, Жека? На лестнице тебе никто не встретился? Хотя
тут же не общежитие озеленителей! – зачем-то брякнул Буслаев.
Мошкин потупился.
– Недобрый ты, – сказал он.
Мефу стало неловко. Он и правда частенько бывал недобрым и
ловил себя на этом. Причем почему-то именно к тем людям, которые сами были к
нему добры. Странная такая выборочность. Гладящую тебя руку кусаем, а
замахивающуюся лижем.
– Как жизнь молодая? – весело спросил у Мошкина Эссиорх.
Даф посмотрела на него с укором. Неужели и Эссиорх не
понимает, что Евгешам такие вопросы не задают? Однако она ошиблась.
– Молодая, да? Нормально! – вполне себе утвердительно
отозвался Мошкин, пытаясь осмыслить разницу между двумя одинаковыми ключами на
двенадцать. Загадка ключей состояла в том, что один откручивал гайки, а другой
отказывался.
– Придержи с той стороны, а я отсюда поверну! Нет, не тот.
Рядом! – попросил Эссиорх.
Мошкин сделал, как его просили.
– Слушай, Евгеша! А ты меняешься к лучшему. По чуть-чуть, но
меняешься. В общем, хорошо, что… ну без этих сил тебе лучше! – сказал Эссиорх.
Евгеша осторожно кивнул.
– Гадостей вроде меньше стало сниться. А то раньше хоть
совсем не спи. А так не знаю: лучше – не лучше. Да и вообще хорошо же, что мы
себя не видим со стороны, да?
– Почему?
– Да вот я прикидываю иногда: если бы беременная женщина
каждый день могла трогать своего ребенка, на сколько он уже вырос, какие у него
руки, ноги, на кого похож, вырос бы он вообще? – сказал Мошкин. Как всегда
предположительно.
Меф засмеялся, но немного растерянно. Евгешу он часто не
понимал. Все-таки сам Буслаев задумывался, только когда ему давали по лбу.
Мошкин же думал постоянно. Стихия Мефа была действие, зачастую без всякой
предварительной мысли. Стихия Мошкина – мысль, порой не прицепленная к действию,
ни в чем не уверенная и уклончивая. К сожалению, чтобы человек что-то понял, он
должен обжечься, и не раз. Понимание приходит только через боль и страдание.
Понимание же, не подкрепленное болью, неустойчиво и мимолетно.
Вспомнив, что она давно ничего не ела, Улита усадила всех за
стол. Сразу обнаружилось, что посуды на всех не хватает.
– Охохох! Надо пополнить армию тарелок, ибо… – тут ведьма
важно подняла палец, – прежняя полегла на поле семейной брани!
Дафна с недоумением посмотрела на Эссиорха. Тот пожал
плечами. Бранилась Улита в основном сама с собой. И семейно в том числе.
У Улиты сейчас была черная полоса. В последнее время она по
сути жила на два дома, а тот, кто живет на два дома, не имеет ни одного. Ничего
решительного с Улитой не происходило, а только метания. Как в танце: шаг вперед
и два назад. С тех пор как Варвара удрала с Большой Дмитровки в переход, Улита
перестала регулярно являться в резиденцию мрака. Да и что там делать, когда
Арей ей никаких поручений не давал. Канцелярские стражи, обитавшие в тесном
загончике за приемными оконцами, в помощи Улиты не нуждались и записи свои от
нее прятали. Комиссионеры и суккубы же, видя неопределенное положение ведьмы,
наглели и чуть ли не по плечику ее похлопывали.
Получалось ни то ни се. Сквернее скверного. Заглянет Улита
на часок, посмотрит, что делает Арей, и обратно. Она называла это «отметиться»
и «повилять хвостиком».
Поев, Меф встал и потянулся, пытаясь определить, существует
ли хоть одна часть тела, которая у него не болит. Потом понял, что у него не
болит язык, и утешился.
– Ну пошли! – сказал он Мошкину. – Чимоданов должен вот-вот
подгрести. Ты шест-то взял?
Тот кивнул.
– Сегодня тебе ничего не светит! – сказал Меф.
– Будем посмотреть! – многозначительно пообещал Мошкин.
* * *
Мефодий и Дафна встречали рассвет на крыше дома, строящегося
недалеко от МКАД. Над ними замер подсвеченный прожектором неподвижный кран.
Ветер раскачивал свисавшее со стрелы пустое корыто.
Внизу, у вагончика сторожа, простуженно ябедничала на них
средних размеров псина. Перелезая через забор, чтобы забраться на стройку, Меф
неосторожно спрыгнул прямо на сторожевого пса. Псина – грустная, битая жизнью и
строителями – лично предпринимать никаких действий не стала и отправилась
«брехать по начальству». К счастью, «начальство» крепко спало в вагончике,
выставив наружу резиновые, до голенищ облепленные грязью сапоги.
Наверх пришлось подниматься по лестнице. Лифт еще не был
установлен.
– Ну и хорошо! – сказал Меф бодро. – Я где-то читал: «Лифт –
устройство для облегчения подъема малолетних детей, пенсионеров, немощных,
ослабленных и больных людей, а также для перевозки грузов». Кто пользуется
лифтом ниже десятого этажа – тот редиска. Это уже добавление лично от меня.
– А кто выше десятого, но ниже двадцатого?
– Тот арбуз! – уточнил Меф, подумав, кем ему приятнее быть.
В конце концов, выше десятого он и сам ездил на лифте.
Где-то в глубине дома работал отбойник и жужжали дрели,
однако они не видели ни одного человека. Казалось, дом строится сам собой либо
с участием строительных джиннов.
