— Левой доставай! — рявкнул Больц.
Я взял дипломат в правую руку и левой вынул бумажник.
— Бросай на землю и два шага назад.
— Вышел месяц из тумана, вынул пушку из кармана…
— Чего? — Продолжая целиться мне в пупок, Больц нагнулся и поднял бумажник.
— Ничего. Так, сам с собой разговариваю. Расстегните кармашек, там сразу сверху копия удостоверения.
— Так… Значок? Барахло. У меня дома таких жестянок валяется — во, по горло.
— Да бог с ним, со значком. Я и не говорю, что он настоящий. Вы копию посмотрите.
Страж молча перебирал визитки в кляссере, свиные глазки бегали по строчкам. Я хотел было врезать ему, но передумал.
— Ну хорошо, убедил. Что тебе от меня надо?
— Вы — Пол Больц?
— Допустим. Дальше что? — Он швырнул бумажник мне под ноги.
Я нагнулся и подобрал его левой рукой.
— Слушайте, у меня сегодня денек выдался — не дай бог. Уберите револьвер. Я же сказал: мне надо с вами поговорить. Я же по-человечески прошу.
Больц оглядел револьвер, словно прикидывая, хорош ли он будет в жареном виде под соусом, потом спрятал его в кобуру, но застегивать ее не стал — с намеком.
— Ладно, я Больц. Выкладывай, чего у тебя там?
— Вообще-то, холодно. Тут зайти некуда?
Больц мотнул своей кривой тыквой, мол, иди первый. Я пошел, и он двинулся следом в полшаге от меня. Спустившись по короткой лестнице, я уперся в дверь с надписью «Не входить».
— Давай, там открыто, — сказал Больц.
Наши шаги пушечными выстрелами отдавались в пустом павильоне. Ну и аэродром! Сюда спокойно поместилась бы парочка ангаров и еще пяток баскетбольных залов. Большая часть аттракционов осталась еще от старых, немеханизированных времен. В дальней части павильона блестящим черным водопадом извивался желоб большой деревянной горки. Еще одна, под названием «Водоворот», начиналась у самого потолка и винтом спускалась к «Бильярду» — деревянной площадке с полированными вращающимися дисками. Ну и старина! Эти горки помнят девушек начала века в платьях с огромными рукавами, их элегантных кавалеров в соломенных канотье и каллиопу,
[23]
играющую любимые песни наших бабушек.
Мы зашли в комнату смеха и остановились перед первым рядом зеркал.
— Ну что у тебя за дело? — вопросил Больц, изучая двух уродцев в зеркале.
— Я ищу цыганку мадам Зору. Вы ведь работали на нее в начале сороковых?
Больц расхохотался, клокоча мокротой. Между увешанных лампочками балок заметались звуки, похожие на лай дрессированного тюленя.
— Э-э, уже ошибочка.
— Что такое?
— Да то, что не цыганка она была.
— Да, я что-то такое слышал, только не знал, правда это или нет.
— Теперь будь уверен. Уж я-то ее делишки знал.
— Можете поподробней?
— Ладно, слушай, говорю как есть: не цыганка она была и не Зора. А была она с самого верха. Вот так.
Да-а, вот это удар так удар. Я молчал, дожидаясь, когда ко мне вернется дар речи.
— Вы знали ее настоящее имя?
— Что ж я, по-твоему, совсем дурак? Я про нее все знал. Звали ее Маргарет, а фамилия — Крузмарк. У папаши ее больше кораблей, чем в английском военном флоте.
Моя физиономия, и без того растянутая зеркалом, удлинилась еще на полметра. Резиновые губы зашевелились:
— Когда вы ее в последний раз видели?
— В сорок втором, весной. Она тогда раз — и нет ее. А я, как дурак, остался с ее магическим кристаллом.
— А певец к ней не захаживал? Джонни Фаворит?
— Еще как захаживал! Она ж его любила — как кошка.
— А что она про него говорила — помните?
— Что-то про власть.
— То есть?
— Ну что у него какая-то там власть есть.
— И все?
— Да ты думаешь, я всю эту ерунду слушал? Я в эти их шарлатанские дела не верю, — Больц откашлялся и сглотнул. — Вот Зора — та верила. По-настоящему.
— А Фаворит?
— И он тоже. По глазам видно было.
— Не видели его потом?
— Не видел. Черт его знает: может, он на луну улетел на метле и Зора вместе с ним.
— А Ножку Свита она не поминала? Это такой негр был, на пианино играл.
— Не-а.
— Еще помните что-нибудь?
Больц сплюнул между ботинок.
— А что помнить-то? Дело давнее, быльем поросло.
Поскольку других тем для разговора как-то не нашлось, Больц проводил меня до выхода и отпер ворота. Секунду поколебавшись, я все-таки дал ему карточку с номером агентства.
— Если что вспомните — звоните.
Звонить Больц не обещал, но и карточку не порвал. Значит, был шанс.
Я позвонил Милисент Крузмарк из первой же телефонной будки, но никто не ответил. Ну и черт с ней. И так день задался — не продохнуть. В конце концов, детективы тоже люди, можно и отдохнуть часок. По дороге в Манхэттен я остановился в Хайте и устроил себе рыбный пир в ресторане Гэйджа и Толлнера. После лососины на пару и бутылки шабли жизнь уже не казалась мне путешествием по дну сточной канавы.
Глава двадцать третья
Ножка попал на третью страницу «Дейли Ньюс»: «Кровавое жертвоприношение вуду». Об орудии убийства ничего не говорилось. Тут же были две фотографии: выведенные кровью каракули и Ножка, играющий на фортепиано. Труп обнаружил Ножкин же гитарист, заехавший за боссом перед работой. В полиции с него сняли показания и отпустили с миром. Подозреваемых не было, хотя в Гарлеме хорошо знали, что Ножка давно уже был членом тайной секты вуду.
Я оставил машину на стоянке возле гостиницы «Челси» и на метро поехал в центр. В вагоне я и прочитал про Ножку.
Первая остановка — Публичная библиотека. Помотавшись безрезультатно от библиотекаря к библиотекарю, я сумел наконец сформулировать вопрос и был вознагражден парижским телефонным справочником. Некая М. Крузмарк жила на рю Нотр-Дам-де-Шам. Я записал все в блокнот.
По дороге в контору я присел на скамейку в парке Брайант, выкурил одну за другой три сигареты и заново выстроил картину событий. У меня было ощущение, что я гоняюсь за тенью. Джонни Фаворит жил в странном, подпольном мире вуду и черной магии. Когда он уходил со сцены, начиналась другая жизнь. Тайная. С черепом в чемодане и невестой-ясновидящей. С посвящением в вуду. Хунси-босал. Ножка заговорил, и его убили. Фаулер тоже был как-то в это замешан. Джонни Фаворит отбрасывал такую тень?
