— Что это? — поинтересовался вдруг сержант Деймос.
Все это время он бродил по кабинету, сунув руки в карманы, и совал нос куда ни попадя. Его заинтересовал йельский диплом Эрни Кавалеро, висевший в рамке над картотекой.
— Диплом человека, который начинал это дело, — сказал я. — Он уже умер.
— Дорог как память? — не разжимая губ, поинтересовался Стерн. Прямо чревовещатель какой-то, ей-богу.
— Для солидности.
— И что там написано? — спросил Деймос.
— А кто ж его знает? Я в латыни не силен.
— Так это, значит, латынь?
— Она.
— Да хоть иврит, тебе-то какая разница? — заметил Стерн.
Деймос пожал плечами.
— Еще будут вопросы?
Стерн опять уставился на меня своим мертвецким взглядом. Ну и глаза — он, небось, за всю свою жизнь ни разу не улыбнулся. Даже на допросе с пристрастием. Ну да, для него же это работа.
— Нет. Иди, обедай. Право он, видите ли, имеет… Мы тебе, может, позвоним еще, но особо не надейся. Было бы дело стоящее, а так… подумаешь, очередного негритоса пристукнули. Невелика потеря.
— Звоните, если понадоблюсь.
— Позвоним, не волнуйся. Вежливый какой, а, Деймос?
Мы втиснулись в крошечный лифт и в полном молчании поехали вниз.
Глава двадцать четвертая
Забегаловка Гофа, что на Сорок третьей улице напротив башни «Таймс», была забита до отказа, но я кое-как протиснулся в дальний угол у стойки. Времени у меня было не так уж много, поэтому я заказал ростбиф на куске ржаного хлеба и бутылку эля. Несмотря на толпы клиентов, официантки поворачивались быстро, и я уже приканчивал свою бутылку, когда ко мне подошел Уолт Риглер: он, оказывается, тоже был здесь и заметил меня уже на выходе.
— Что привело тебя в сей приют борзописцев, Гарри? — прокричал он, перекрывая гудение насыщающихся журналистов. — Я думал, ты у Дауни обедаешь…
— Стараюсь не заводить привычек.
— Разумно. Что новенького?
— Да ничего почти. Спасибо, что дал порыться мне в архиве. За мной должок.
— Брось считаться! Скажи лучше, как там твое таинственное расследование? Жареного много откопал?
— Не то слово. Вот думал вчера, что ниточку нашел, да сорвалось. Пошел к этой девице, которая гадает, к Крузмарк, а их, оказывается, две. Мне-то, оказывается, не эта нужна, а другая.
— Какая это другая?
— Там две колдуньи: одна белая, а другая черная. Моя живет в Париже.
— Гарри, друг мой, ты что?
— Близняшки они, понимаешь? Ясновидящие сестры Крузмарк. Одна — Мэгги, другая — Милли.
Уолт потер загривок и нахмурился.
— Похоже, друг мой, тебя водят за нос. У Маргарет Крузмарк нет сестер.
Я чуть было не поперхнулся элем.
— Это точно?
— Сто процентов: я только вчера проверял. У меня их папка весь вечер на столе лежала. От жены у Крузмарка была только одна дочь. Одна. «Таймс» в таких вещах не ошибается.
— Вот идиот, а?!
— Не спорю.
— Она меня как младенца провела, а я и проглотил! А ведь мог бы догадаться: выходило-то у нее слишком уж гладко…
— Погоди, я опять ничего не понимаю.
— Прости. Это так, мысли вслух. Слушай, сколько на твоих? У меня пять минут второго.
— Около того.
Я не стал забирать сдачу.
— Мне пора.
— Ну иди, раз пора, что с тобой делать. — Уолт улыбнулся своей кривой улыбкой.
Когда я вошел в контору, Епифания уже дожидалась меня в приемной. В своей шотландской юбочке и синем кашемировом свитерке она была похожа на студентку.
— Прости, я задержался.
— Не извиняйтесь, это я раньше пришла.
Она отбросила истрепанный спортивный журнальчик и вытянула ноги. От ее присутствия даже подержанное, обитое поддельной кожей кресло, в котором она сидела, выглядело много лучше обычного.
Я открыл дверь в перегородке из пупырчатого стекла.
— Ты что хотела?
— Контора у вас не очень-то.
Прижав к груди мою коллекцию допотопных журналов, она другой подхватила со столика свою сумочку и сложенное пальто.
— Видно, не такой уж вы знаменитый сыщик.
— Предпочитаю не тратиться на обстановку, — отвечал я, пропуская ее вперед. — Мне за работу платят, а не за интерьеры.
Я закрыл дверь и повесил пальто на вешалку.
Епифания подошла к окну с золотыми буквами и выглянула на улицу.
— Кто вам поручил искать Джонни? — спросила она, всматриваясь в свое отражение.
— Это я тебе не могу сказать. Конфиденциальность — часть моей профессии. Садись.
Я взял у нее пальто и повесил его рядом с моим. Епифания тем временем уселась в мягкое кожаное кресло напротив стола. Это был единственный приличный предмет мебели в моей конторе.
— Ну, что у тебя? — спросил я, опускаясь в свое вертящееся кресло.
— Эдисона Свита убили.
— Да, я видел в газете. Только что же ты удивляешься? Ты сама его под монастырь подвела.
Епифания вцепилась в сумочку, лежавшую у нее на коленях.
— Вы что, с ума сошли?
— Может, и сошел, только я не дурак. Одна ты знала, что я говорил с Ножкой. Ты же и заплатила, чтобы ему подсунули лапу с бантиком.
— Вы все не так поняли.
— Да неужели?
— Никому я не платила. Когда вы ушли, я позвонила племяннику, он как раз рядом с «Петухом» живет. Ну и попросила, чтобы он взял куриную лапу и сунул Ножке под крышку рояля. Ножка трепался много. Надо было сделать ему внушение, чтобы лишнего не болтал.
— Хорошо же ты ему внушила. Основательно.
— Вы что думаете, если бы я его убила, я к вам вот так просто бы пришла, да?
— Кто знает. Ты у нас девочка способная. Вон что в парке вытворяла, прямо талант.
Епифания вздрогнула и принялась хмуро кусать пальчик. Прямо малолетняя прогульщица пред ясными очами директора. Если она притворялась, то притворялась умело.
— Какое вы имеете право за мной следить? — спросила она, глядя в сторону.
— Какое право? А ты спроси в управлении парков или в Христианском обществе. Они тебе объяснят. Да-а… ну и религия у вас, прямо мороз по коже.
Теперь Епифания смотрела на меня в упор. Глаза ее потемнели от ярости.
— Обеа не нужен распятый бог! Это у вас была Священная война, а не у нас! Это у вас была инквизиция!
