Вернувшись к себе, он раскрыл «дипломат», вынул дневник Саломона Таубера, бумаги из сейфа Винцера и две фотографии. Потом перечитал страницы дневника, которые толкнули его на поиски Рошманна, и вгляделся в снимки. Наконец взял лист чистой бумаги, набросал несколько сток, лаконично объяснив, что за документы лежат в бандероли, вложил записку вместе с досье из сейфа Винцера и одним фотоснимком в конверт, адресовал и наклеил на него все купленные марки.
Вторую фотографию Миллер спрятал в нагрудный карман пиджака. Запечатанный конверт он положил в «дипломат», а его запихнул под кровать.
Из чемодана Петер достал фляжку с коньяком, отхлебнул немного, унял волнение, лег и уснул.
Йозеф мерил шагами подвал, сгорая от гнева и нетерпения. За столом, опустив голову, сидели Мотти и Леон. С тех пор, как пришла шифровка из Тель-Авива, прошло уже сорок восемь часов.
Люди Леона сами попытались разыскать Миллера, но безуспешно. Они позвонили Альфреду Остеру, попросили его съездить на автостоянку в Байройт и вскоре узнали, что машины Миллера там нет.
– Если они засекут его на «ягуаре», то сразу догадаются, что он не пекарь из Бремена, – проворчал Йозеф, поговорив с Остером.
Затем один из штутгатских друзей Леона сообщил, что местная полиция разыскивает молодого человека в связи с убийством в номере гостиницы некоего гражданина Байера. Описание разыскиваемого совпадало с обликом Миллера полностью, но, к счастью, он в гостевой книге отеля не значился ни Кольбом, ни Миллером, и о чёрном спортивном автомобиле не упоминалось.
– По крайней мере у него хватило ума назваться в гостинице чужим именем, – заметил Леон.
– Именно так поступил бы наш Кольб, – добавил Мотти. – Ведь он должен скрываться от бременской полиции, которая разыскивает его за военные преступления.
Но все это не утешало. Если уж полиция Штутгарта не может разыскать Миллера, значит, не найти его и людям Леона, которому оставалось только одно – опасаться, что до Петера уже добралась «ОДЕССА».
– После убийства Байера он должен был сообразить, что погорел, и вернуться к своему настоящему имени, – рассуждал Леон. – Значит, он или оставил поиски Рошманна, или сумел выудить из Байера такое, что привело его прямо к бывшему капитану СС…
– Тогда почему же он не связался с нами? – оборвал его Йозеф. – Неужели этот дурак считает, что сможет взять Рошманна сам?
Мотти негромко кашлянул и пояснил:
– Он же не знает, что Рошманн в «ОДЕССЕ» незаменим.
– Что же, узнает, как только приблизится к нему, – сказал Леон.
– И его тут же убьют, а нам все придется начинать сначала, – подвел итог Йозеф и в сердцах воскликнул: – Ну почему же этот идиот не звонит?!
В ту ночь, однако, зазвонил другой телефон. Это Клаус Винцер связался с Вервольфом из маленького горного коттеджа неподалеку от Регенсбурга. Сказанное шефом «ОДЕССЫ» обнадеживало.
– Думаю, вам уже можно вернуться домой, – ответил Вервольф на вопрос печатника. – О человеке, который хотел допросить вас, мы позаботились.
Печатник поблагодарил его, расплатился с гостиницей и поехал на север, к уютной постели у себя в Оснабрюке. Он рассчитывал успеть к завтраку, потом принять ванну и поспать. А в понедельник вернуться на работу.
Миллера разбудил стук в дверь. Он протер глаза, сообразил, что уснул, не погасив свет, и открыл номер. На пороге стоял дежурный, а за ним – Зиги.
Петер успокоил портье, сказав, что эта женщина – его жена, она должна была привезти ему нужные для завтрашней деловой встречи документы. Дежурный, простой деревенский парень, говоривший на немыслимом местном диалекте, взял чаевые и ушел.
Едва Миллер закрыл дверь, Зиги бросилась ему на шею, засыпала вопросами типа: «Где ты пропадал? Что делаешь здесь?»
Петер остановил этот поток древнейшим способом, и, когда его губы расстались наконец с губами Зиги, ее щеки пылали, а Миллер ощущал себя бойцовым петухом.
Он снял с Зиги пальто, повесил на крючок у двери. Зиги хотела спросить что-то еще, но Петер сказал: «Сначала самое главное» – и уложил ее в постель.
Через час они, удовлетворенные и счастливые, решили отдохнуть. Миллер наполнил стакан водой с коньяком. Зиги отхлебнула лишь чуть-чуть – она, несмотря на профессию, пила мало, и Питер прикончил остальное.
– Итак, – насмешливо сказала Зиги, – с главным покончено.
– Но не надолго, – вмешался Миллер.
– Да, не надолго, – рассмеялась Зиги. – А теперь, может быть, расскажешь, зачем понадобилось писать то таинственное письмо, исчезать на полтора месяца, так чудовищно постригаться и снимать номер в этой занюханной гостинице?
Миллер посерьезнел, достал из-под кровати «дипломат» и сел.
– Скоро ты все равно узнаешь, чего я добиваюсь, – начал он, – поэтому нет смысла ничего скрывать и теперь.
Он говорил почти час. Начал с находки дневника, показал его ей и закончил кражей досье из сейфа Винцера. Чем дальше рассказывал Петер, тем в больший ужас приходила Зиги.
– Ты спятил! – воскликнула она, когда он закончил. – Просто сдурел. Чокнулся! Тебя же могли убить или посадить в тюрьму. Да мало ли что еще!
– Я должен был это сделать, – буркнул он, не находя объяснения поступкам, которые теперь казались безумными и ему самому.
– И все ради какого-то нациста?! Нет, ты рехнулся. Хватит, Петер, хватит. Зачем тратить на него время? – Зиги ошеломленно уставилась на него.
– Значит, надо, – упрямо повторил Миллер.
Зиги тяжело вздохнула и покачала головой в знак того, что ничего не понимает.
– Ладно, – наконец сказала она. – Теперь ты знаешь, кто он и где живет. Вернись в Гамбург и позвони в полицию. Остальное сделают они сами. Им за это деньги платят.
– Все не так просто. Сегодня утром я поеду к Рошманну.
– Зачем?! – Ее глаза расширились от ужаса. – Неужели ты собираешься с ним встретиться?
– Да. Не спрашивай почему, я все равно не смогу ответить. Я просто должен это сделать.
К изумлению Миллера, Зиги встала на колени и со злостью посмотрела на Миллера.
– Так вот зачем тебе пистолет. Ты хочешь его убить.
– Ничего подобного.
– Ну, тогда тебя прикончит он. Ты в одиночку собираешься сражаться с целой бандой! Сволочь ты, грязная, вонючая…
Миллер не верил своим ушам:
– Чего это ты так завелась? Из-за Рошманна, что ли?
– Наплевать мне на него! Я о себе пекусь. И о тебе. О нас, олух ты этакий! Он, видите ли, собирается рисковать жизнью ради какой-то дурацкой статьи в журнале, а обо мне вовсе не думает!
Она заплакала. Слезы оставляли на щеках черные дорожки туши с ресниц.
