Этими другими кандидатами — мелочь отсеялась по дороге — являлись Геннадий Зюганов от неокоммунистической партии России и Игорь Комаров от Союза патриотических сил.
У первого явно возникли проблемы с финансированием кампании; на второго деньги, казалось, сыпались как из рога изобилия. С такими средствами Комаров мог бы купить рекламу в американском духе, оплатив часы телевизионного времени на двух коммерческих каналах. Купив это время, он мог не беспокоиться, что его выступления вырежут, изменят или подвергнут цензуре. Гуров долгое время с радостью вставлял в самые лучшие часы, «прайм-тайм», полнометражные фильмы с речами и митингами Комарова. Он был не дурак. И понимал, что если Комаров победит, то произойдёт много увольнений в штате ТВ. Много «шишек» уйдёт — Комаров позаботится об этом. А те, кто отдал своё сердце кому следует, будут получать новые должности и большие деньги.
Но теперь что-то произошло. Кузнецов в недоумении смотрел на Гурова.
— Дело в том, Борис, что произошла своего рода смена курса, на уровне правления. Ко мне это не имеет никакого отношения, как ты понимаешь. Я ведь всего лишь мальчик на побегушках. Это высоко надо мной, в стратосфере.
— Какая смена курса, Антон? О чём ты говоришь?
Гуров беспокойно поёрзал, проклиная директора, переложившего на него это дело.
— Ты, вероятно, знаешь, Борис, что, как и все крупные организации, мы очень много задолжали банкам. Когда надо на кого-то нажать, они имеют массу возможностей. Они правят. Обычно они нас не трогают. Прибыли большие. Но сейчас… они… перекрывают кислород…
Кузнецов ужаснулся.
— Черт, Антон, сожалею! Это, должно быть, ужасно для тебя.
— Не только для меня, Борис.
— Но ведь если станция разорится, вылетит в трубу…
— Да, но, видишь ли, кажется, они заявили не совсем так. Станция выживет, но за определённую плату.
— Какую плату?
— Вот послушай, друг, я не имею к этому никакого отношения. Будь моя воля, я бы показывал Игоря Комарова двадцать четыре часа в сутки, но…
— Что «но»? Выкладывай.
— Ладно. Станция больше не будет транслировать митинги и речи господина Комарова. Таков приказ.
Кузнецов, покраснев от гнева, вскочил на ноги.
— Ты совсем тронулся?! Мы покупаем это время, не забывай! Мы платим! Это коммерческая станция. Вы не можете отказываться от денег.
— Очевидно, можем.
— Но это время было оплачено вперёд!
— По-видимому, эти деньги возвратят.
— Я пойду к твоим соседям. Вы не единственный коммерческий канал в этом городе. Я всегда хорошо к тебе относился, Антон, но больше не буду.
— Борис, их хозяева — те же банки.
Кузнецов снова сел. У него дрожали колени.
— Что, чёрт побери, происходит?
— Всё, что я могу сказать, Борис, — это то, что на кого-то нажали. Я тут понимаю не больше, чем ты. Но вчера правление вынесло такое решение: или мы прекращаем показывать господина Комарова следующие тридцать дней, или банки отказывают нам.
Кузнецов смотрел на него.
— Вы теряете массу экранного времени. Что вы собираетесь показывать взамен? Казачьи пляски?
— Нет, и это очень странно. Канал собирается сделать программу репортажей с проповедями этого священника.
— Какого священника?
— Ты знаешь, проповедника-"возрожденца". Всё время призывает людей обратиться к Богу.
— Бог и царь, — тихо произнёс Кузнецов.
— Вот-вот.
— Отец Григорий.
— Тот самый. Я сам этого не понимаю, но…
— Ты с ума сошёл! У него и двух рублей не найдётся!
— В том-то и дело. Деньги, кажется, уже заплачены. Так что мы показываем его в новостях и ещё вводим в «особые события». Он занимает массу времени в сетке передач. Хочешь посмотреть?
— Нет, ни к чему мне смотреть на эту чёртову сетку.
С этими словами Кузнецов выбежал из кабинета. Как он предстанет перед лицом своего идола с такими вестями? Но подозрение, таившееся в его душе последние три недели, превратилось в твёрдое убеждение. Как переглядывались Комаров с Гришиным, когда он принёс известие о печатных машинах, а затем о генерале Николаеве… Они знали что-то, чего не знал он. Но одно он знал хорошо: происходило что-то неожиданное и ужасное.
* * *
В этот вечер на другом конце Европы сэра Найджела Ирвина, ужинавшего в своём клубе, вызвали по телефону. Слуга протянул ему телефонный аппарат.
— Некий доктор Проубин, сэр Найджел.
В трубке послышался весёлый голос герольда, явно засидевшегося допоздна в своём кабинете.
— Думаю, я нашёл нужного вам человека.
— Встречаемся у вас в кабинете завтра в десять? Великолепно!
Сэр Найджел отдал телефон ожидавшему стюарду.
— Полагаю, ради этого стоит выпить, Трабшо. Марочное, пожалуйста, из клубной коллекции.
Глава 16
То, что на Западе называется полицией, в России носит название «милиция» и находится в ведении Министерства внутренних дел, МВД.
Как и почти везде, милиция разделяется на федеральную и местную, или региональную.
Регионы в России называются областями. Одна из самых крупных — Московская область, кусок территории, включающий в себя столицу федеративной республики и окружающую её сельскую местность. Это как бы округ Колумбия, к которому присоединили треть Виргинии и Мэриленда.
Поэтому в Москве находятся, хотя и в разных зданиях, и федеральная милиция, и московская. В отличие от западных полицейских учреждений российское Министерство внутренних дел располагает также своей собственной армией — ста тридцатью тысячами тяжеловооружённых войск МВД, — почти равной армии Министерства обороны.
Вскоре после падения коммунистического режима молниеносный рост организованной преступности стал настолько, явным, настолько извращённым и скандальным, что Борис Ельцин был вынужден издать распоряжение об образовании целых дивизий в рамках федеральной и московской областной милиции для борьбы с мафией.
Задачей федералов была борьба с преступностью во всей стране, но в Москве образовалась такая концентрация организованной преступности, в основном в сфере экономики, что московское управление по борьбе с организованной преступностью, ГУВД, стало почти таким же большим, как и его федеральный аналог.
ГУВД до середины девяностых работало со скромным успехом, пока туда не назначили генерала Валентина Петровского. Петровский стал самым старшим по званию офицером коллегии ГУВД. Его назначили «со стороны», переведя из промышленного Нижнего Новгорода, где он приобрёл репутацию неподкупного «крепкого орешка». Как Эллиот Несс, он получил в наследство ситуацию, напоминающую Чикаго во времена Аль Каноне. Только в отличие от руководителя «борцов с мафией» у него было намного больше вооружённых людей, а у людей — намного меньше гражданских прав, которые могли бы мешать ему.
