Копали мы по очереди. Когда яма стала достаточно глубокой,
осторожно опустили в нее тело Шурика. Татьяна перекрестила его и сказала:
– Спи спокойно, родной, смотри не хулигань!
Я с ужасом смотрела на уже начинавшее зеленеть лицо
покойного. И надо мне было его убивать, расстались бы по-хорошему. Он был
хреновым любовником, но спонсором – очень даже ничего. Самым щедрым из всех у
меня имеющихся, а потому – постоянным. Прости, Шурик, что так вышло, прости,
дорогой.
– Ну что, никак наглядеться не можешь? – перебила мои мысли
Татьяна. – Ясное дело, как-никак не чужие. Я тебя часто в этом доме видела,
чаще других.
– А что, были и другие? – искренне удивилась я. Неужели
Шурик, семидесятилетний немощный Шурик, мог трахаться с кем-то еще?!
– Да их было полно, – отрезвила меня Татьяна.
– Это правда?
– Буду я врать! Этот старый пердун таскал сюда девок только
так.
Татьяна презрительно скривилась, и я поняла, что она зла на
Шурика. Нет, зла – это слишком слабо сказано. Она смертельно его ненавидела,
это было написано на ее курносом лице. Только вот за что? Шурик дал ей работу,
платил хорошие деньги, заботился о ней, как о собственной дочери… Как о дочери?
Надо бы подумать об этом на досуге.
– Ну что, будем закапывать?
– Да, конечно, – сказала я и схватилась за лопату.
Вскоре все было закончено. Татьяна разровняла землю и
закурила сигарету.
– Можно сказать, доброе дело мы с тобой сотворили, – сказала
она. – Похоронили его в любимом месте. Он ведь без этого дома жить не мог. Его
сюда как магнитом тянуло. Оно и понятно, здесь не хуже, чем в какой-нибудь
Швейцарии. Тишина, покой, чистый воздух… Послушай, а ты его хоть немного
любила?
– Что? – вздрогнула я.
– Ты любила Александра Игоревича? Ну, Шурика своего.
– Нет. А разве такого можно любить?
– Наверное, можно. Жена, например, за него замуж по любви
выходила.
– Ты думаешь, по любви? Мне кажется, за такого только ради
денег и пойдешь. Хотя, когда он женился, вряд ли был богат. Деньги обычно
приходят с годами.
Татьяна щелчком отбросила окурок в сторону.
– Послушай, ты бы сходила в дом, принесла горячительного, –
сказала она. – Голова по швам трещит от всех забот.
– Что, прямо на могиле пить будем?
– А то! Мы ведь должны его помянуть по-человечески. Пока ты
за спиртным сходишь, я тут клумбу разобью, чтобы ни у кого подозрений не
возникло. Фиалок насажаю, ромашек… В парнике их, как грязи. Шурик по полевым
цветам тащился. Я всегда этому удивлялась. Вроде богатый мужик, должен все
изысканное любить, а он с колокольчиками носится как придурок. Одним словом,
лох. Как был лохом, так и остался.
Даже деньги его не спасли. Я тут несколько дней назад ковры
вытрясала. Только вынесла на улицу, гляжу, этот урод веник из колокольчиков
тащит, счастливый такой, словно эти колокольчики из золота сделаны. Он потом
этот веник мне подарил…
Опустив голову, я пошла в дом. Терпеть Татьянину болтовню не
было сил. Клумбу она разобьет!
Еще бы табличку на сосну присобачила: «Копать здесь». Хотя
при известной любви покойного к цветам еще одна клумба, может, и не вызовет
подозрений. А джип? Куда, интересно, мы денем джип? Охрана его видела… Да и
Татьяна – уж слишком подозрительна ее помощь. Знает девчонка, что я при деньгах,
будет потом шантажировать… Да ну ее ко всем чертям!
Дом встретил меня тишиной. На мраморном столике у входа
стоял наполовину засохший букет полевых цветов. Колокольчики… Как трогательно!
Мне он обычно дарил розы. Голландские, на длинных ножках. Восемьдесят пять
рублей одна штука. Без запаха. Стоят не меньше двух недель.
Приеду домой (если приеду!) обязательно выброшу. Хочу
стереть из памяти все. Шурик… Стареющий плейбой… Татьяна спросила, любила ли я
его. Нет, не любила. Я любила его деньги. Денег у него было, как у арабского
шейха. Наверное, он задницу в туалете долларами подтирал. А он, интересно, меня
любил? Теперь это не имеет никакого значения…
Бар был заставлен бутылками. Каждая тянула долларов на сто.
Многие – привозные. Ох и напьемся мы сейчас с Татьяной! Текила… Текила,
пожалуй, подойдет. Сорок градусов – а с водкой не сравнишь.
Половицы за моей спиной тихо заскрипели.
Я вздрогнула и выронила бутылку из рук. Бутылка, ударившаяся
о каминную решетку, разбилась, звон стекла привел меня в чувство. Я оглянулась
– никого… А может, это Шурикова душа?
Мамочки мои! – Оглушающе взвизгнув, я выхватила из бара
коробку с коньяком и пулей понеслась на улицу.
Татьяна, что-то напевая себе под нос, сажала цветы на могиле
Шурика. Ну и выдержка у этой хохлушки!
– Нормальная клумбочка получилась, – сказала она. – Я ее
ракушками обложу. У меня их целый мешок валяется. Шурик с моря внукам привез, а
они играться не стали. Этим монстрам компьютеры подавай!
Я остановилась в двух шагах от нее, пытаясь привести дыхание
в норму. Татьяна повернулась ко мне и спросила:
– Ну что, мы сегодня пить будем или нет?
– Будем, – кивнула я.
– Так давай наливай. Ты меня в это дело впутала, ты и
суетись. Правда, у меня руки в земле, но это такая мелочь! Мне эта земля уже
родной стала. Я здесь уже три года живу.
Я распечатала коробку, достала коньяк и две фирменные
рюмочки.
– А что закуски не прихватила? – спросила Татьяна.
– Какая, к черту, закуска?! – возмутилась я. – Тоже
придумала – рядом с покойником пир устраивать!
– А мы не пир устраиваем, а поминки. В этом-то вся и
разница. Ну ладно, давай шлепнем. За Шурика. За него, родного.
Я выпила коньяк (вкуса не почувствовала), втянула голову в
плечи и тихо спросила:
– Таня, а тебе-то зачем все это нужно?
– Что именно?
– Ну, мне помогать…
– У меня с Шуриком свои счеты.
– Какие?
– Тебе интересно?
– Ну да, – замешкалась я.
– Тогда наливай рюмку, скажу.
Я налила, мы опять выпили. Помолчали. И выпили еще.
