Ибрагим стоял, прислонившись к стене, и молча разглядывал толпившихся перед входом в мечеть Селима пашей. Им бы преклонить колени перед могилами собственных предков, просить у тех прощенья за невнимательность при жизни, но вот терпеливо дожидаются, когда Повелитель выйдет из мечети. Что-то долго нет султана, «брата», как все чаще называл его уже даже в глаза Ибрагим.
Не один Ибрагим-паша наблюдал сквозь опущенные веки за пашами, те тоже нет-нет да и косились в сторону всесильного султанского зятя. Хитер грек, ох, хитер!.. Все прибрал к рукам в империи. Для начала самого султана, когда тот еще был шех-заде. Несмотря на совсем малую разницу в летах, был Ибрагим настоящим наставником и советчиком своему царственному другу. Редкий случай, когда раб откровенно наставлял хозяина.
Но наставлял разумно, был схватчив и умен, поворотлив и оборотлив, умел предвидеть многое, главное – выгоду, причем собственную. Торговля в Стамбуле? Под Ибрагимом-пашой. Купцы-иноземцы? Опять-таки под его рукой. Флот? Ибрагима-паши. Послы иноземные его, чиновники под ним ходят, поставки армии не минуют великого визиря… И отовсюду не просто капает доход, а течет золотым ручейком, а временами и рекой.
Непотопляем этот раб-выскочка. Какие бы ошибки ни совершал, все с рук сходит. Сражения проигрывал, походы проваливал, на взятках не просто попадался, а бывал за руку пойман… Правда, те, кто ловил его руку, быстро лишались своих, а вместе с руками и голов тоже. Паши давно усвоили, что не только бунтовать против Ибрагима-паши или жаловаться на него Повелителю, но и просто недобро коситься в сторону султанского зятя-друга дорого обходится, обычная цена – жизнь, которая, как известно, у человека одна.
И ведь даже измена султанской сестре сошла неверному мужу Ибрагиму с рук, подулась на него Хатидже да и простила, сына родила. Обзаведясь наследником, Ибрагим стал уверен, как никогда, поглядывал на всех свысока, распоряжался, словно не Сулейман, а он султан или хотя бы равный Повелителю.
Паши смиренно ждали, стараясь не поворачиваться спиной к великому визирю – мало ли что подумает, он в небывалой силе. Султан внутри мечети молился или просто мысленно беседовал с отцом и недавно скончавшейся валиде. Святая была женщина, столько вынесла от своего мужа султана Селима, столько помогала и сыну, и нуждающимся. Обильно жертвовала, прекрасно понимая, что земные богатства только до времени, а милость Аллаха навсегда. Еще в Манисе, где шех-заде Сулейман был бейлербеем, столько милостыни раздала, стольким помогла, что долго помнить будут. И гарем твердой, но справедливой рукой держала, не всех любила, но даже нелюбимых старалась не обижать. Добрую память о себе оставила валиде-султан Айше Хафса.
Об этом и шептались стоявшие перед мечетью паши. О чем еще говорить, если все опасно? Да и сам Повелитель пришел больше к почившей матери, чем к отцу, которого знал мало. Никто не рисковал мешать Сулейману пред памятью той, что дала когда-то жизнь. Хафса растила сына умной заботой, но пришло время, когда ей на смену пришел вот этот грек. Тогда еще юный, Ибрагим стал вторым «я» будущего повелителя, постепенно оттеснил мать, не вмешиваясь в дела гарема, сумел стать поистине незаменимым во всем остальном. Но гарем – это женщины и дети, находиться подолгу среди которых мужчине негоже, недаром отец Сулеймана султан Селим твердил сыну, что турок, предпочитающий седлу ковры и диванные подушки, долго у власти не удержится.
Ибрагим был озабочен не долгой беседой «этого турка», как он все чаще называл Сулеймана за глаза, с его предками, а отказом Хатидже взять на себя роль главной женщины гарема. Беседа с женой у него состоялась только вчера и сильно разгневала грека.
Валиде умерла, пока не прошли дни траура по ней, следовало решить вопрос, кто же станет следующей хозяйкой гарема. Обычно таковой становилась старшая кадина, так когда-то после смерти своей матери Гюльбехар султан Селим вызвал из Манисы от Сулеймана саму Айше Хафсу, чтобы взяла гарем в свои руки. Рассчитывать на то, что Сулейман так же позовет Махидевран, не стоило, султан словно вообще забыл о том, что у шех-заде Мустафы есть мать. Но и ждать, когда главной женщиной будет названа Хуррем, Ибрагим тоже не собирался. Роксоланку слишком многие в Стамбуле ненавидели, сам Ибрагим постарался, чтобы было так. К тому же и Махидевран, и Хуррем рабыни, они не могут возглавлять гарем. Хуррем приходила к нему, требовала, чтобы сказал, что не покупал ее, а получил от купца в подарок. Но Ибрагим не настолько глуп, чтобы сделать это. Рабыня, и только рабыня!
Единственная женщина не рабыня в окружении султана, достойная принять обязанности, которые выполняла валиде, – сестра султана Хатидже. Любимая сестра, умная, порядочная, нервная, конечно, не всегда сдержанная, а если чем-то недовольна, так вообще словно дикая кошка, но другой нет. Кому, как не Хатидже – достойной дочери своей матери Айше Хафсы, – стать главной женщиной гарема? Казалось, вопрос решен, следовало только подсказать это простое решение самому Сулейману. В том, что «брат» послушно примет совет, Ибрагим не сомневался, он знал силу своего влияния на Повелителя. Это для других Сулейман Повелитель, а для него исполнитель советов. И совет султану должен понравиться, Хатидже во главе гарема брата устраивала, пожалуй, всех. Наверное, Хуррем не устраивала, но кто же будет спрашивать эту рабыню?
Первой заартачилась сама Хатидже. После расправы с Мухсине и поражения от Джешти-Бали, унизившего супругу Ибрагима, как последнюю рабыню, Хатидже словно потухла. Она предпочла бы закрыться в своих покоях, никого не видеть и не слышать, даже с матерью в последние месяцы беседовала редко, боялась, что та поймет унижение, а когда решилась на откровенность и узнала, что Хафса в свое время пережила такое же, было поздно, дни валиде оказались сочтены.
Но страдания Хатидже-султан мало волновали Ибрагима, его мысли были заняты только одним – упрочением собственной власти над султаном и империей в целом. Хатидже могла помочь, значит, обязана подчиниться. Глупые женщины, считают, что от них, их желания или нежелания что-то зависит! Возможно, и зависит, но только не в Стамбуле, вернее, не там, где их чаянья пересекаются с интересами Ибрагима.
Первой задачей он считал именно эту: сделать свою послушную, терпеливую супругу главной женщиной гарема, потому что закончился Рамадан, наступал месяц шавваль, когда можно отправляться в дальний путь, и совсем скоро предстоял поход на Персию, и уходить, оставляя такую важную проблему нерешенной, Ибрагим не желал.
Он больше не собирался беседовать с глупой женщиной, которую насильно тянут в рай, достаточно того, что просто поставил в известность о своем намерении, теперь предстояло поговорить с султаном, и вопрос будет решен. В том, что сумеет остановить Махидевран, если та решит заявить о своих правах, не сомневался, как и в том, что Повелитель последует его совету, как всегда, самому разумному из возможных. У Сулеймана просто не было другого выбора.
Ибрагима раздражала только необходимость ждать – сначала окончания Рамадана, теперь ид аль-фитра, как вообще раздражали мусульманские праздники, бесконечные намазы, необходимость вместе с другими выслушивать по пятницам длинные проповеди, изображать смирение и послушание, когда хотелось крикнуть на весь мир: «Я, бывший раб и простой греческий мальчишка, сумел вознестись вровень с вашим султаном! Я, а не он, правлю всеми вами, потому что он просто выполняет мои советы и пожелания! От меня зависят ваши жизни, потому что Тень Бога на Земле сделает то, что ему посоветует его Ибрагим!»
