В гареме утихла борьба за внимание Повелителя, тем более отсутствующего в столице, но теперь началась за внимание Хасеки. Роксолану коробило то, что вчерашние ненавистницы ныне твердили об уважении и любви, те, кто ждал ее падения и воцарения Махидевран, теперь доказывали, что все эти годы надеялись, что она станет хозяйкой гарема. Роксолана старалась не подавать вида, что все прекрасно понимает, терпеливо разбирала склоки, улыбалась, старалась быть справедливой, насколько это возможно в женском сообществе, к тому же ничем толком не занятом.
Раздав многих одалисок в жены сановникам султана, Роксолана избавилась от немалой обузы в гареме, ведь самые красивые икбал обычно не желали заниматься даже рукоделием и своих служанок держали при себе, также не позволяя приниматься за дела. Конечно, не все желали покидать сытную жизнь во дворце, но в таком случае Роксолана беседовала со строптивицей, объясняя, каково это – быть вольной женщиной.
Не всем сановникам, принудительно осчастливленным султанским подарком из гарема, и особенно их старшим женам нравились одалиски, которых приходилось ублажать, но и тут никто никого не спрашивал. Получить красавицу из падишахского гарема – разве не счастье?
Благодаря стараниям Роксоланы это счастье постепенно растекалось по гаремам Стамбула, освобождая место в Топкапы. Уходила икбал, уводила за собой с десяток рабынь в качестве собственного приданого, освобождались комнаты, меньше становилась обуза. Гёкче радовалась экономии, хотя говорить об экономии там, где золото текло рекой, смешно. Гарем по-прежнему насчитывал тысячи человек, потреблял тонны продуктов, требовал тысячи рабов и евнухов для обслуживания… И главное – неусыпной заботы.
Но это все днем, а ночью накатывала тоска. Вспоминала глазастых красавиц, которых Махидевран привезла из Коньи, понимала, что Сулейман вполне может увлечься там какой-нибудь такой, а та родит очередную принцессу… Что тогда? Оказалось, что даже быть законной женой еще не гарантия спокойствия.
К султану летели строчки:
Мой жестокий, столько дней не пишешь!
Неужели сердце позабыло?
Неужели стона моего не слышишь?
Неужели страсть твоя ко мне остыла?
Не губи, жить не смогу, коль тебе не нужна.
Я без тебя столько дней все одна и одна…
Если темноокую нашел – прощу, только все равно
Сердцем я тебя не отпущу – ранено оно.
А он хвалился, что обнаружил могилу святого имама Абу Ханифы. Это такой дар судьбы, с которым мало что может сравниться. Скелет святого обнаружен под могильной плитой без надписи на неприметном кладбище. Сунниты возрадовались. Сам султан тоже радовался, как ребенок, открытие свидетельствовало о том, что султаном руководит сам Аллах!
Но не писал о том, что в походе в лоб столкнулись два бывших родственника и ныне смертельных врага – главный визирь Ибрагим-паша и казначей Искандер Челеби, обвиняя друг друга в страшных грехах.
Это Челеби посоветовал Ибрагиму сделать крюк и отправиться на Тебриз вместо Багдада, суля большой триумф. Конечно, визиря во многих городах встречали, словно самого султана, но триумфа не вышло, шах сбежал, а войско завязло настолько, что на выручку пришлось идти Сулейману.
Сулейман так и не узнал, что же в действительности произошло между бывшим тестем и зятем. Не дожидаясь подхода основного войска и падишаха, визирь обвинил казначея в воровстве золота (людей Челеби арестовала стража Ибрагима, когда те грузили сундуки и мешки с деньгами для очередного дневного перехода на спины верблюдов) и своей властью просто казнил! Но даже стоя одной ногой в могиле, Искандер Челеби сумел отомстить обидчику, он написал султану письмо, в котором обвинял визиря во многих грехах и злоупотреблениях, то есть сообщал о том, что Сулейман знал и сам, но предпочитал делать вид, что не подозревает.
Но было еще одно: Челеби признавался, что имел сговор с персами с целью организовать поражение османской армии, но при этом клялся, что вместе с ним в сговоре участвовал и Ибрагим-паша! Ибрагим-паша так ненавидел казначея, что казнил его, а Челеби так ненавидел визиря, что постарался утащить за собой.
Письмо человека, написанное перед переходом в вечность, считается правдой, что бы в нем ни было. Кроме того, о самом письме знали слишком многие, чтобы его удалось спрятать. Сулейман получил это послание в Багдаде, прочел молча, только желваки ходуном ходили от злости, серые глаза потемнели, выражение лица не сулило любимцу ничего хорошего. Даже если в письме всего десятая часть правды, Ибрагим тоже заслужил казни.
Но разбираться в Багдаде султан не стал, отложил до Стамбула. И получил новый удар от визиря, вернее, узнал о еще одном его грехе. Ибрагим возомнил себя не просто советчиком султана, а равным ему, пусть не по рождению, но по власти, которой теперь обладал, а потому принялся подписывать свои приказы, как султан.
Возможно, самоуверенный Ибрагим-паша действовал бездумно, вовсе не желая ничего плохого Сулейману, но все же перешел ту грань, за которой султан уже не мог относиться к нему по-прежнему. Вспомнилось все: то, как не раз раб Ибрагим демонстрировал наследнику престола свое превосходство, самоуверенное поведение Ибрагима, ставшего пашой, затем главным визирем, его насмешливые советы во время совещаний, провал двух походов на Вену и нынешнего против шаха Тахмаспа, бесконечные жалобы чиновников на связь Ибрагима с венецианскими, а потом и французскими купцами… Конечно, его самовлюбленная речь перед послами Карла, которую султан невольно услышал из-за решетки…
И в войну с персами султана тоже втянул Ибрагим, это его науськивание привело к походу, столь нежеланному и ненужному для Сулеймана. А теперь султан в Багдаде, а персидский шах неизвестно где, и что дальше делать тоже не вполне ясно.
Как всегда, за своего умного, но слишком самоуверенного друга расхлебывать приходилось Сулейману. Ибрагим легко ввязался в войну, которую просто невозможно выиграть, но закончить ее не способен. Ради эффектного вступления в города, которые и осаждать не пришлось, визирь распылил армию, но стоило отойти от очередного города, как там забывали о турках и возвращались к прежней жизни. Сулейман злился, ведь он столько твердил, что нельзя брать города и земли, которые невозможно удержать, подчинять нужно только ту территорию, в которой оставишь свои гарнизоны, администрацию, где будут твои законы и порядки. В Тебризе это невозможно, к чему брать Тебриз?
Сулейману действительно пришлось приложить немало усилий, чтобы выправить положение, в которое империю загнал Ибрагим, но какой ценой выправить!
Багдад был возвращен, а вот Тебриз просто сожжен. Все, что можно разрушить, – разрушили, что сумели сжечь – сожгли, разорили округу, оставив полосу ничейной выжженной земли, чтобы на эту пограничную полосу никто не мог претендовать.
В Стамбул султан вернулся мрачный и молчаливый.
Роксолана ужаснулась:
– Повелитель, вы так страдаете из-за уничтожения мусульман?
Он почти огрызнулся, объяснять ничего не хотелось. А еще меньше хотелось говорить и даже думать о том, что придется разбираться с Ибрагимом-пашой.
