— Методы у них не самые честные. Я не люблю разведку, но понимаю, что у них своя задача. И злиться на то, что они ее выполняют, глупо, как и на то, что используют все доступные средства.
Это какие же?
Хотя наивный вопрос, Эйо.
— Я не совсем верно выразился. — Оден не позволяет отстраниться. — Применить ко мне силу они могут исключительно с санкции короля. Задержать — это да. Изолировать. Угрожать… да и то угрожать таким, как я, чревато. Поэтому все сведется к словесным играм.
Что ж, за него я могу быть спокойна.
— И тебя тронуть не посмеют.
Мне бы его уверенность.
— Эйо, защита рода — это не мелочь. Любая причиненная тебе обида, реальная обида, — это оскорбление, которое нанесено самому роду. Они это знают. И я хочу, чтобы ты тоже поняла.
— Я понимаю.
— Надеюсь. Если вдруг что-то произойдет, просто жди. Никого не слушай и жди. Ладно?
Киваю. Я сделаю так, как он говорит, а сегодня у нас есть еще немного времени наедине друг с другом. Оден падает на спину, увлекая меня за собой. А платье — я здорово от платьев отвыкла — не желает ему уступать. Он не спешит, и я тоже.
Больше нет травы, неба, жаворонка, но в какой-то миг мне становится все равно.
Я даже примиряюсь с домом.
— Эйо…
— Что?
— Ничего. — Он целует спину. — Мне просто нравится, как звучит твое имя… Эйо…
А два дня спустя Оден уходит, он всегда уходит по вечерам — кофе, бильярд и новости, — я же остаюсь. Жду… и жду… и до рассвета — без Одена заснуть я неспособна. Уговариваю себя, что с ним все в порядке, что он задержался и непременно вернется.
Утром же меня выпроваживают.
Из комнаты.
Из дома.
За ту самую границу, на которой стоит городская тюрьма. Камера-клетка под самой крышей. На вопрос, что случилось с Оденом, сопровождающий отвечает:
— Его забрали домой.
И когда дверь камеры закрывается — надежная, дубовая со стальными завесами, — я начинаю смеяться. Хохочу долго, до прокушенной губы, слез и истерики.
Забрали домой.
А ты чего ждала? Игра в жмурки не может длиться вечно.
Шляпка-таблетка с кокетливым перышком, что изгибалось вопросительным знаком. Бархатные мушки в облаке вуали, слишком короткой, чтобы скрыть лицо.
Черная жемчужина на мочке уха.
Она неимоверно раздражала Виттара, эта жемчужина, даже не черная — темно-лиловая, с каким-то неприятным лоском, похожая на клеща. Виттар сдерживал порыв снять ее.
И глядел на шею.
На нежную линию плеча, на кружевную тень от кружевного зонтика, которая скользила, лаская кожу Торы.
Кабриолет плыл по широкой аллее королевского парка.
Остались позади кованые ворота и Большое кольцо, на котором, по обыкновению, было людно. День выдался ясным, солнечным, весьма подходящим для прогулок. И королевский парк спешил принять гостей.
Бонны, няньки, гувернантки, дети всех возрастов.
Мячи. Круги. Собаки.
Шарманщик с огромной паровой шарманкой. Крохотная мартышка в алом колпачке, которая крутит ручку этой шарманки. На морде зверька написана величайшая скорбь, и если бы Виттар не знал, что ручка декоративная, поддался бы обману.
Стайка девочек в одинаковых бело-голубых платьях женского пансиона ее величества одинаково вздыхают, жалея бедняжку, и не верят воспитательницам, что обезьянка вовсе не голодна. Впрочем, всего за медяк шарманщик продаст кулек орешков.
В открытых экипажах дремлют дамы постарше, им слишком жарко, чтобы следить за подопечными, а юные леди спешат воспользоваться минутой свободы. Им все интересно, особенно мальчишки, явившиеся в парк покрасоваться.
Сияют сапоги и эполеты. Лоснится шерсть жеребцов. Позвякивают вовсе не нужные шпоры…
Когда-то и Виттар охотно проводил здесь время.
— Здесь красиво. — Тора повернулась к нему. — И шарманщик остался… тот или другой? Наверное, уже другой, но… почти как раньше. Правда, я всего один раз была.
— Если тебе нравится, мы будем выезжать часто.
Она не ответила.
Ей и нравилось, и в то же время было неуютно.
— Все смотрят, — тихо произнесла девушка и сжала ручку зонтика.
Не все, но многие. И эта прогулка породит новую волну слухов, которые не сегодня завтра дойдут до Сверра. Он ведь отчаянно желал узнать, что же произошло той ночью в доме Виттара.
Он и еще несколько сотен, а может, и тысяч любопытствующих.
Король молчал.
Тройное кольцо гвардейцев надежно отрезало особняк Виттара от города.
Райгрэ рода Темной Ртути тщетно добивался аудиенции, не забывая громко сетовать, что его волнует судьба племянницы.
Королевский доктор появлялся ежедневно, не особо скрывая визиты, пусть в них и не было особой нужды.
В кулуарах дворца шептались о расследовании и суде, делая ставки, состоится ли он, либо же король простит фавориту даже убийство.
А в «Сплетнике», прегрязной газетенке, столь любимой чернью, появилась пространная статья о том, что порой за запертыми дверями Великих домов творятся страшные вещи.
Всего неделя.
И вчерашний разговор. Его девочка умела слушать, и Виттар попытался ей объяснить, почему придется покинуть дом. Ненадолго.
— То есть все думают, что вы меня убили? — В лиловых глазах недоумение.
— Или сильно искалечил. Помнишь, я говорил, что на это был расчет? — Ему нравится смотреть на Тору снизу вверх, особенно когда она устраивается у окна, вот так, как сейчас, чтобы солнце за ее спиной, чтобы на меди волос появлялись золотые отблески, а кожа словно бы светилась изнутри. — В экипаже нашли осколки…
Круглый сосуд, наполненный дымом. И алхимическая пробка, которая тает от соприкосновения с воздухом. Точно время рассчитать сложно, но Сверру точность не нужна была.
— Сейчас многие требуют расследования. И желательно суда.
А еще лучше — казни. Врагов у Виттара хватало всегда.
— И ты хочешь показать, что я жива?
— Да. И это тоже, но… — Если бы просто показать, Виттар не нервничал бы перед этой поездкой. Искушение солгать велико, к чему пугать ее? Но девочка заслужила правду. — Видишь ли, этот мальчишка если еще не взбесился, то уже на грани. А в этом состоянии неудачи воспринимаются особенно остро.
Тора ничего не сказала, ждала продолжения.
— Ты… вернее, собственная глупость, но винит он именно тебя, лишила его карьеры. А я не позволил до тебя добраться. Это очень личное. И не может не злить. Сейчас он гадает, получилось ли все так, как он хотел. И когда узнает, что ты осталась цела…
