- Ты что задумал? - Сержант почуял неладное.
- Я просто понять хочу, почему все так?
- Как?
- Не знаю.
Плохо...
Мучительно, как будто Дар только что лишился чего-то важного и теперь изнутри распадается. Он видел подобное, когда кости гниют, а мышцы вроде держатся. И человек орет от боли, но даже маковый отвар не способен ее ослабить.
Об этом он думает, принимая удары. Сегодня, как вчера... и завтра. И потом тоже.
Зачем тогда?
До повозки дока Дар добирается сам, и от мака отказывается, а док сует и сует, уговаривает.
Нет, это не док, руки другие, смуглые и с царапинами, вечно она куда-то влезет...
- Выпей, пожалуйста, легче станет.
Нельзя. И не станет.
Он лежит на берегу. У костра. И жарко очень. Сдирает одеяло, пытаясь высвободиться.
- Вода, это только вода, - Меррон помогает напиться. А вода вкусная до безумия. - Тихо, Дар. Я никуда не ухожу. Я здесь. С тобой...
...а там никого не было. Палатка. Или повозка. Запах всегда один и тот же: травяно-химический. Ноющая боль во всем теле. Жажда. И голод.
Регенерация требует энергии. Еды хватает. Но Дар отказывается. Он отворачивается к стене и лежит, пытаясь понять, почему же все именно так, как есть. Приходит док. Потом Сержант. Еще кто-то. Говорят. Уговаривают.
Чего ради?
Постепенно голод отступает. Зато спать хочется почти все время. И Дар спит. Долго... дольше, чем когда бы то ни было. Сны тоже пустые, но в них легче.
Будят. Грубо. Пинком. Плевать.
За шкирку выволакивают из палатки, наверное, все-таки убьют. Хорошо бы. Глаза у Дохерти не рыжие - красные, как уголь, но Дар может смотреть в них, не испытывая больше ни ненависти, ни желания убивать.
- Перегорел, значит. Ну не все ж тебе под волной ходить.
Вот когда в голову лезут, это мерзко. Дохерти не дает себе труд скрывать свое присутствие, напротив, всегда действует грубо, точно подчеркивая этим собственную силу.
- А вот сдохнуть зря решил. Зацепиться не за что?
Перебирает воспоминания, какие-то размытые, словно чужие. В них нет ничего, чего бы Дару было жаль отдать. Отпускает не сразу, но все-таки отпускает.
- Ясно. С людьми ты не ладишь. С лошадью попробуй. Но смори, бросишь - обоих удавлю.
Себя Дару было не жаль, а вот лошадь... он никогда не видел таких красивых, чтобы хрупкая, словно из снега вылепленная. Не поверил даже, что настоящая. Живая. Брала хлеб с руки осторожно, обнюхивала волосы, касалась мягкими губами волос, дышала, согревая собственным теплом.
Вздыхала тихонечко.
И смотрела так, будто знала про Дара то, что никто больше не знает.
Он провел рядом с ней ночь, прижимаясь к горячему боку. И вторую... и уже потом, позже, рассказывал ей обо всем. Не жаловался, просто говорил.
С кем-то надо было.
Не смеялись. И желающих отнять не было. Дар не отдал бы: свое отдавать нельзя.
Снежинка принадлежит ему. И Меррон тоже.
Не отпустит. И не позволит уйти. Это нечестно. Неправильно. Но иначе он просто сдохнет.
- Только попробуй, - Меррон рядом. У нее глаза как вишня. И кожа смуглая, сладкая. - И я не знаю, что с тобой сделаю... у меня, между прочим, планы имеются. А ты тут... собрался.
- Какие? - в горле пересохло, и язык больно задевает нёбо.
- Дар, ты...
Заплакала. Все-таки довел до слез. А что делать, если он не понимает, как правильно обращаться с женщинами? С лошадьми намного проще.
- Ты знаешь, как меня перепугал? Я... я подумала... уже все. Ты сутки целые... и лихорадка... и бредишь. И вообще...
Сутки всего? По собственным ощущениям - гораздо дольше.
- Какие планы?
Он ослабел, но не настолько, чтобы и дальше лежать. Получает сесть и дотянуться до Меррон. Мокрые щеки и ресницы тоже. А пахнет все еще тиной речной. Если ей хочется плакать, то пусть плачет, но рядом.
- Грандиозные.
- Рассказывай.
Он имеет право знать, хотя бы для того, чтобы не ошибиться в очередной раз.
- Я дом хочу. И семью. И детей. Двоих. Или троих. Вообще, как получится, но хочу. А ты умирать собрался... нельзя быть такой свиньей!
Нельзя.
Тем более, если планы имеются...
...и наверное, следовало бы поблагодарить Дохерти за то, что Дар дожил до этого дня.
Утро.
Раннее. За окном - белесый болотный туман. Рассеянный солнечный свет слишком слаб, чтобы хватило для комнаты. В углах - темнота. Она укрывает обшарпанный печной бок с черным квадратом заслонки, и шторку, которая разделяет комнату пополам, прячется под массивным столом, на котором уже стоит кувшин и миска с творогом. В комнате пахнет мятой и чабрецом, сеном, молоком, свежим хлебом, и я некоторое время лежу, наслаждаясь минутой покоя.
Их не так много, чтобы не ценить.
Я не одна.
Теплая ручонка на шее, сладкое сопение в ухо.
Настька...
...нет, моя дочь далеко. Но Йен рядом. Из-под одеяла выбрался, жарко ему, рубашка взмокла, и волосы на затылке слиплись.
Он тоже просыпается и смотрит на меня рыжими глазами, в которых вопрос.
- Все хорошо...
...не очень хорошо, но много лучше, чем могло бы быть.
Йен вздыхает.
- Твой отец... он очень долго болел. И начал поправляться...
...он был со мной, когда болела я. Неотступно. Каждую минуту. Утешал. Успокаивал. Уговаривал жить. Угрожал даже... и не хотел отпускать.
- ...и обязательно поправится. Не сразу, но поправится. На самом деле он очень хороший человек.
Что я могу еще сказать?
И Йен не верит. Он помнит, что было вчера.
...Кайя?
...да?
Он отозвался сразу и с какой-то готовностью, словно ждал, когда я позову.
...я просто хотела убедиться, что ты есть.
...я в порядке.
...врешь.
...вру.
Сомнение. И тревога, которая растет с каждой секундой. Я слышу его ясно, четко, лучше, чем когда бы то ни было.
...Иза, ты... я бы хотел поговорить, но... не в доме.
...из-за Йена?
Он перебирает пряди моих волос, сосредоточенный, серьезный.
...мне бы не хотелось повторения вчерашнего. Я не уверен в том, что полностью себя контролирую. Сейчас я отдаю себе отчет, что этот ребенок не несет в себе угрозы, но...
