- Здесь можно сесть?
Чужак. Совсем чужак, если не нашлось никого, кто остерег бы садиться рядом с Бьярни. Откуда только взялся такой? Нет, на тинг случалось попадать чужакам из тех, которые желали в род войти. Вот и сегодня Хьялви Волчья грива привел смуглокожего, будто подкопченного, парня. По правилам привел. Босым и простоволосым, наряженным в холщовую рубаху, которую выткала старшая жена Хьялви. Она же стояла рядом, держа парня за руку, будто бы и вправду был он ее ребенком...
...а этот сам по себе.
Невысокий. Сутулый. Взъерошенный какой-то. И масти непонятной, пегой. Глаза вот желтые, аккурат, как солнечный камень, который жены морю отдавали, прося богов вернуть Бьярни здоровье. Да видно маловат оказался выкуп.
- Садись, коль не боишься, - Бьярни обнял Сольвейг, которая мелко вздрагивала. Чужак напугал? Или муж будущий?
- Я. Не боюсь.
Он говорил чисто, но медленно. И слова произносил как-то... иначе.
...что-то слышал Бьярни Медвежья лапа про желтые глаза.
Что?
А чужак усадил рядом с Сольвейг женщину, темную, тощую, что ворона. Волосы обрезаны коротко, как у гулящей, но шуба на ней дорогая, песцовая. Такую девкам не дарят... и смотрит она на Бьярни с усмешкой, но без отвращения, напротив, с любопытством.
Вторая, темнолицая, шрамами покрытая, рядом держится. У этой волосы длинные, в косы заплетенные, скрепленные монетками и костями, точно у ведьмы. А на поясе ножи висят. И сдается Бьярни, что не красоты ради висят.
Коротковолосая повернулась к чужаку. Спросила что-то.
Не понимает обычной речи?
- Моя жена...
...все-таки жена, хоть бы обручальных браслетов и не носит. Да и то, мало ли какие за морем обычаи, может, и волосы ничего не значат.
- ...спрашивает, как давно случилось несчастье.
Чужак не садится, держится позади жены и руку на плечо положил, обозначая, что женщина эта ему принадлежит. А вторая отступает и становится так, чтобы видеть и круг, и камни, и людей, которые оглядываются, шепчутся, небось, обсуждают, откуда эти взялись.
А Бьярни, кажется, вспомнил, где слышал о людях с желтыми глазами. От старухи Алвы, которая в отцовском доме век доживала, платила за очаг и похлебку историями своими.
Но то ж сказки...
- Четвертая зима будет, - ответил Бьярни на вопрос.
Будет. Уже идет с осенними ветрами. И что теперь попросит Бергтор, некогда любимый младший брат, за свою заботу? Или ничего не попросит, но позволит богам прибрать неспокойную душу Бьярни, его жен и последнего оставшегося в живых сына. Дочерей, если повезет, подарит кому-то... или себе возьмет.
А женщина смотрела, ожидая продолжения истории. Чужак ей не переводил, и выходит, что сама понимала?
- Земля тряслась.
Бьярни говорил медленно, отчетливо произнося каждое слово.
- Опорная балка затрещала. Грозила рухнуть. Я держал...
...не удержал. Все ушли из дома, только Трин Серебряноволосая не захотела без него, всегда упрямою была, даром, что дочь ярла... обещала, что вместе умрут, а ушла, не дождавшись.
Бьярни помнит, как хрустнуло у него в спине, и руки стали словно чужие. Как посыпалась труха. И щепки. И камни. И надо было бы бежать, а у него ноги не идут... и Трин потянула за собой, говоря, что успеют. Не успели. Сколько он потом пролежал под завалами?
И в лихорадке горел, отходил, да не ушел вовсе.
Очнулся. Выбирался год, который как-то еще протянули. А Бергтор объявил себя хозяином Хратгоара, и не нашлось никого, кто бы оспорил эти слова.
И тут понял Бьярни Медвежья лапа, для чего чужак пришел на тинг, но только страшно было поверить в такую удачу. Только крепче обнял он Сольвейг и сказал так:
- Он не примет твой вызов.
- Почему?
Чужак прищурился. Не стал говорить, что ошибся Бьярни в своем предположении.
- Потому что не глуп. Зачем воевать с тем, о ком ничего не знаешь, если закон позволяет уйти от войны без позора.
- И что посоветуешь?
А взгляд сделался колючим, настороженным. Желтоглазый явно видел больше, нежели прочие люди... в сказках старухи Алвы было и об этом говорилось.
- У ног Бергтора будут сидеть его жены. И если ты скажешь, что Бергтор прячется за женскими юбками, что он сам он подобен иве злата, громко скажешь, чтобы каждый услышал, он должен будет тебя убить. Иначе эти слова запомнят и станут повторять.
Сольвейг больше не тряслась, но смотрела на отца с ужасом. А чего бояться? Если останется Бергтор жив, то потребует от Бьярни сдержать данное зимой слово, отдать Сольвейг в жены. Если умрет, то... как-нибудь еще сложится.
- Он твой брат.
Чужак водил пальцем по щеке жены.
- Он мой брат, - согласился Бьярни. - И как брата привечал я его в своем доме. Как брату подарил "морского змея". За брата сватал Кримхильд Лебяжьебелую. Брату строил дом. Но той зимой к брату пошла моя жена и попросила зерна и жира, потому как не осталось у нас еды, а я был болен. И брат велел ей отдать взамен золото, которое было... а летом прислать моего сына, чтобы взял его брат на "морского змея". Хорошую долю обещал он Олафу.
- Но твой сын не вернулся?
- В походах многое случается...
Давно уже ушли и гнев, и боль, осталось лишь ощущение собственной никчемности.
- Он выплатил мне виру за сына, такую, чтобы прожили мы еще одну зиму...
...но весной случился голод. И затихла кроха-дочь в колыбели, потому что не стало у Асвейг молока. А некогда прекрасная, толстая, словно южная ладья, Грюнн похудела и вовсе мертвого ребенка родила. Бьярни ставил силки, но дичь обходила их. И улов рыбы был скуден. А прежние друзья отворачивались, потому как всем и каждому ясно было: желает Бергтор извести не только брата, но и весь его род, чтобы лишь его, Бергтора, кровь уцелела. Вот только боги не желали давать ему сыновей, пустыми ходили его жены. Злился Бергтор и нынешней зимой попросил он в жены Сольвейг...
- Если ты, древний человек, убьешь моего брата, я не только не буду искать мести, - смешно думать, что Бьярни ныне способен кому-то мстить, - но и скажу богам спасибо.
- А если я дам твоей семье защиту? Пообещаю, что ни ты, ни твои жены, ни твои дети не будете больше голодать?
- Тогда я скажу, что хольмганг - круг, в котором вершится суд богов. И не людям спорить с ними... конечно, если не победит чужак. Тогда найдутся те, кто скажет, что чужака надо убить, если не руками, то стрелами или копьем...
Чужак ведь один, и сколь бы ни был силен, он не выстоит против многих.
Женщина нахмурилась, а желтоглазый наклонился к ней и что-то сказал, верно, успокаивал. В сказках старухи Алвы древних людей нельзя было уязвить ни копьем, ни стрелой, пусть бы и железной.
