– Я даже не знаю, чем могу отблагодарить тебя, – смущенно проговорила Шеннон.
– В этом нет необходимости. Я рада, что она будет у тебя. Ей давно надо было найти применение.
Лицо Шеннон залилось румянцем.
– Конечно, не как украшение проститутки, – засмеялась Чероки. – А как шелковый силок для мужчины… Например, для Бича. Это стоящий мужчина…
– Нет!
– Стоящий, – не отступала Чероки. – Он лишь увидит тебя в этом шелке и кружевах – и забудет о том, что куда-то должен ехать. И ты выйдешь замуж раньше, чем успеешь сказать «да»…
– Нет! – упрямо повторила Шеннон.
Чероки вздохнула:
– Девочка, ты не должна…
– Нет! – гнула свое Шеннон, не желая больше слушать Чероки. – Теперь твоя очередь выслушать меня… Мою маму и меня приютил мой дядя. Когда мне было тринадцать лет, от воспаления легких мать умерла, а вскоре умер и дядя. И его жена стала обращаться со мной как с рабыней.
Чероки кивнула, не выказав особого удивления.
– Меня определили к портному, – продолжала рассказ Шеннон. – Я не имела права покидать мастерскую. Я там работала, питалась и спала. Когда портной напивался, а это случалось два раза в неделю, он начинал приставать ко мне. Я отбивалась ножницами, которые держала под подушкой.
Чероки снова кивнула, как и прежде не выказав удивления.
– Однажды в город приехал мамин дядя, – ровным голосом рассказывала Шеннон. – Он получил наконец письмо, которое я написала ему, когда мама умирала. Он приехал забрать меня. Он взял у тети мамин шарф, а ее золотое обручальное кольцо надел мне на палец. После этого я стала миссис Смит.
– Я так примерно и думала, – спокойно заметила Чероки. – Такая девочка, как ты, не выбрала бы такого человека, как Молчаливый Джон.
Шеннон грустно улыбнулась:
– По сравнению с тем местом, откуда я приехала, Молчаливый Джон и долина Эго показались мне раем.
– Я и сама испытывала такое же чувство. Правда, я пришла сюда, когда была постарше, пришла одна и под видом мужчины. Мой отец был мексиканец, а мать – костлявая шлюха из Теннесси, выносливая и глупая, как мул. С десяти лет меня брали выполнять мужскую работу, платили как девчонке, а обращались как со скотиной. Когда мать умерла, я уехала оттуда и возвращаться не пожелала.
– Вот и я не желаю выходить замуж, – вставила Шеннон.
Чероки пожала плечами:
– Я уже сказала, что мне страшно надоело быть рабом мужчины.
– А меня ты хочешь отдать мужчине.
– Это совсем другое дело.
– Ну да, – кисло произнесла Шеннон, – это будет мое рабство, а не твое.
Чероки чертыхнулась и одновременно улыбнулась.
– Ты это зря… Помни, я старею. Эта проклятая лодыжка все не заживает. Уж не знаю, смогу ли я охотиться этим летом, чтобы прокормить хотя бы себя.
– Так я буду охотиться за двоих.
– Девочка, у тебя мужества хватит на трех мужчин, но охотник из тебя не ахти какой.
– Я научусь к концу лета.
Некоторое время черные глаза Чероки изучали выражение лица Шеннон. Наконец Чероки вздохнула и прекратила разговор о мужчинах, женщинах, замужестве и выживании. Она лишь покачала головой. Слишком мало времени было для того, чтобы Шеннон превратилась в хорошего охотника, способного прокормить двоих.
Но девушке придется убедиться в этом самой, раз она не желала внимать советам пожилой женщины.
Чероки остается лишь молиться, чтобы прозрение Шеннон наступило не слишком поздно, когда перевалы занесет снегом. Тогда все живое в долине Эго окажется отрезанным от остального мира до открытия перевала или же умрет от голода. Неизвестно только, что произойдет раньше.
Глава 4
Солнце уже садилось, когда уставшая Шеннон поднялась на крутой скалистый холм, с которого открывался вид на ее хижину. Правда, сама хижина закрыта высокими елями и не очень бросалась в глаза из-за того, что была наполовину встроена в склон горы.
Шеннон нечасто так радовалась при виде собственного жилья. Расставшись с Чероки, она несколько часов выслеживала дичь. Результат оказался малоутешительным: она зверски устала, а в животе у нее урчало так громко, что Красавчик стал бросать на нее подозрительные взгляды.
– Успокойся, – пробормотала Шеннон. – Я не собираюсь делать из тебя жаркое.
Красавчик помахал хвостом и облизнулся.
– Не смотри так на меня, – устало проговорила Шеннон, поглаживая пса по голове. – Если ты голоден, поищи какую-нибудь живность да постарайся, чтобы ее хватило на двоих… Хорошо?
Наедине с самой собой Шеннон не нужно было маскировать свой голод и страшную усталость. Ее тон и поза красноречиво свидетельствовали, насколько она чувствовала себя выжатой и измотанной.
Ничего, кроме двух или трех кусочков вяленой оленины, в ее желудке за целый день не побывало. А та оленина, которую она сунула утром в карман, пошла в суп Чероки вместе с несколькими молодыми зелеными побегами, сорванными Шеннон недалеко от хижины старой женщины. Обед для Чероки получился такой, о котором Шеннон могла лишь мечтать.
По дороге домой Шеннон решила поохотиться. Но как бы осторожно она ни подкрадывалась к оленям, те замечали ее присутствие и убегали раньше, чем она оказывалась настолько близко, чтобы можно было рискнуть потратить заряд.
С невеселыми мыслями Шеннон спускалась к хижине, задняя стена которой представляла собой крутой склон горы. Где-то под ногами девушки находилась пещера, и там бил горячий источник, хотя на поверхности не было видно никаких его следов. Правее громоздились скалы, и там начинался выкопанный Молчаливым Джоном тайный проход, ведущий в хижину. Его тоже не было видно.
Красавчик трусил перед Шеннон, принюхиваясь к ветру, долетавшему с поляны. Внезапно пес резко остановился. Он прижал уши к голове и беззвучно оскалился.
Шеннон тут же прислонилась спиной к дереву, подняла дробовик и, мгновенно позабыв про усталость, стала зорко всматриваться вперед.
Подобным образом Красавчик реагировал только на человека.
Кто-то находился недалеко от хижины. А возможно, даже прятался в ней, поджидая Шеннон и собираясь захватить ее врасплох.
Стараясь не шуметь, Шеннон продолжала зигзагами спускаться со скалистого, поросшего кустами холма. Достигнув его подножия, она, не выходя из зарослей, стала описывать круги около своего жилища.
Красавчик не проявлял никакого интереса к запахам, а все свое внимание сосредоточил на хижине.
Когда Шеннон наконец приблизилась к опушке, она поняла причину такого поведения собаки. Возле хижины на скрещенных жердях висела туша только что убитого и разделанного оленя.
Молчаливый Джон тоже пользовался этими жердями, когда свежевал и разделывал убитую на охоте дичь.
