Контактные данные исландки я узнаю в два счета благодаря дружелюбному коллеге, ответившему на мой звонок в рейкьявикскую лабораторию. Он сообщает, что доктор Йонсдоттир в данный момент находится в Великобритании. Да, разумеется, он даст мне номер ее мобильного телефона. Просит передать ей привет. Обещаю, что не забуду.
Кристин Йонсдоттир отвечает после четвертого гудка. Связь неважная. Моя собеседница что-то спрашивает по-исландски. Я вежливо приношу свои извинения — не затруднит ли ее переключиться на английский? — и представляюсь: Габриэль Фокс, знакомая Фрейзера Мелвиля.
Увы, удержать инициативу мне не суждено. Акцент Кристин Йонсдоттир мелодичен, голос мягок и полон сожаления.
— Простите, Габриэль. Я знаю, кто вы такая. Фрейзер о вас рассказывал. Мне нечего вам сказать.
— Но я хотела бы выяснить…
В ответ раздается лаконичное:
— Извините, Габриэль. Всего доброго.
Короткие гудки. Кровь бросается мне в лицо. Снова набираю номер — телефон абонента выключен. Такой униженной я не чувствовала себя никогда.
Впрочем, к унижению примешиваются и другие чувства. Потому что какая-то часть моей души, упорно не желающая умирать, тянет меня в те края, вернуться в которые я и не чаяла.
Следующие два дня всецело посвящены досаде, гневу, жалости к себе и самобичеванию. После вечерних возлияний я просыпаюсь, чувствуя себя еще хуже. В одну из ночей я звоню Лили, выслушиваю ее отчет о любовных передрягах, даю ей профессионально-дружеские советы, но о том, что творится со мной, не упоминаю ни словом. Я не готова к таким разговорам. Не готова, потому что слишком самолюбива; слишком самолюбива, потому что я — это я. Знаю: это моя потеря. И Фрида Кало тоже знает. Швыряю в нее парой скомканных носков. Промазываю, отчего бешусь еще сильнее. Больше всего я ненавижу конечно же саму себя.
Когда-то и я была «другой женщиной». Алекс твердил, что его жена не подозревает о нашем романе. Слишком доверчивая, слишком уверенная в своей роли в его жизни, занятая детьми и карьерой, она просто не замечала классических симптомов — задержек на работе, командировок за границу, где заморские временные зоны лжесвидетельствовали в нашу пользу, запах мыла после долгого дня. Однако если бы она что-то заподозрила, позвонила мне, назвала свое имя, я точно знаю, как поступила бы в этом случае.
— Простите, — сказала бы я. — Я знаю, кто вы такая. Мне нечего вам сказать.
И повесила бы трубку.
Бетани по-прежнему лежит в больнице Святого Свитина, под наблюдением врачей. Два санитара дежурят при ней день и ночь. Чтобы не думать о случившемся, работаю сверхурочно — пятеро коллег сидят на больничном. Физик не звонит. Да и с чего бы ему звонить теперь, когда у него есть все: и информация, за которой он охотился, и коллега, которую можно трахать. В Оксмит я приезжаю в семь утра, домой возвращаюсь двенадцать часов спустя, вымотанная до предела. Когда выдается свободная минутка, я сплю. Однажды, будучи не вполне трезвой, поочередно набираю номера физика — все три. Никто не отвечает. Мобильный телефон выключен. Сообщений я не оставляю.
Я чувствую себя всеми покинутой.
Как ни странно, во мне все еще живет крохотная надежда — будто прилипчивый вирус, от которого я никак не могу избавиться. «Считай, что сегодня не было».
Что же он хотел этим сказать?
Звонок застает меня за разгрузкой посудомоечной машины. Голос доктора Шелдон-Грея сух. Мое воображение рисует розовеющую праведным гневом рубашку и трубку у директорского уха.
— Бетани Кролл сбежала, — объявляет он. — Из больницы. Вчера ночью.
Внутри меня резко опускается какой-то поршень. В ответ на мой вопрос раздается слово «похищение».
— То есть кто-то ей помог.
«Считай, что сегодня не было». Перед глазами плывет. Зажмуриваюсь.
Как?
— Неизвестный сообщник застал санитаров врасплох. Келли курила, Майк утверждает, будто ходил в туалет, но на самом деле болтал по телефону. Некто под видом хирурга вошел в палату, разбудил Бетани, надел на нее медицинскую форму — с шапочкой и маской — и вот, пожалуйста: два врача, один из которых — девчонка, просто вышли из больницы и спокойно, не спеша зашагали к парковке. Я видел запись с камеры видеонаблюдения. Бетани даже обернулась и показала палец. Возмутительно! Есть у вас какие-то мысли?
Я в шоке. В то же время в душе поднимается неуместная радость, этакое болезненное ликование. Пусть лучше Бетани будет с ними, с неизвестными альтруистами, а не на конечной станции под названием «Киддап-мэнор». Ужасная ситуация, говорю я боссу. Но я ровным счетом ничего не знаю, и кем может быть сей таинственный похититель — ума не приложу. Разве что такой же безумец, как сама Бетани. Очевидно, мне удается на время усыпить подозрения босса — Шелдон-Грей говорит, что его ждут другие звонки, и вешает трубку, не попрощавшись.
Однако от правосудия так легко не уйти. Десять минут спустя, раздается звонок в дверь. Открываю и вижу молодого мужчину в полицейской форме. Рядом с моей появилась другая, экипированная до зубов машина. Из окна на втором этаже выглядывает миссис Зарнак, одетая в нечто, вероятно, представляющееся ей эротичной ночной рубашкой.
— Я услышала новость по радио! — кричит она с плохо скрытым злорадством. — Та полоумная девчонка из Оксмита, она из ваших, да? Слыхали про побег?
— Даю вам пять минут на сборы, — произносит полицейский. — После чего мы проедем в участок. Заполните кое-какие бумаги, пообщаетесь с одним из следователей, ведущих это дело. Надеюсь, вы не возражаете, мэм.
Почему-то именно это «мэм» заставляет меня осознать всю серьезность происходящего.
«Слетаю в Юго-Восточную Азию… Схватываешь на лету…»
Молодой полицейский застывает в дверях, а я достаю из сумки помаду. Одно дело — врать, не краснея, боссу, а вот если речь заходит о лжесвидетельстве и препятствовании следствию, лучше сто раз подумать, потому что так недолго и за решетку угодить. Глядя в зеркало прихожей, наношу первый слой и проверяю, не остались ли на зубах следы помады. Да, я могла бы поделиться с полицией своими подозрениями насчет бывшего любовника. Но как отразится эта маленькая месть на судьбе Бетани и на судьбах мира, стоящего на пороге метановой катастрофы? Наношу второй слой.
— Готовы, мэм?
Пять минут — это просто так говорят.
А две — разве можно за столь краткий срок принять серьезнейшее решение?
Оказывается, можно.
Глава девятая
Есть люди, которые и в относительно юном возрасте производят впечатление умудренных жизнью старцев. Ничто в этом мире их не трогает, ничто не приводит в восторг. Детектив Тревор Кавана, лет тридцати с небольшим, из-за толщины своих ляжек вынужден сидеть с расставленными ногами. Помощь правосудию я оказываю в кабинете с голыми стенами и крошечным цифровым диктофоном, на который записывается наш разговор — в назидание будущим поколениям юристов.
