В тишине слышно, как он с шумом втягивает воздух и медленно выдыхает. А я думаю: горы, круизы по фьордам… И на этом сбиваюсь: больше ничего в голову мне не приходит. Бетани со скучающим видом роется в коробке шоколада, с отвращением косится на сыр и в итоге выбирает личи.
— «Погребенная надежда» принадлежит «Траксораку», — говорит Нед. Краска схлынула с его лица, и теперь темная щетина выделяется сильнее. Глядя на него, я вдруг понимаю, что ему так же одиноко, как мне. Кристин Йонсдоттир кусает губы.
— Можешь определить точные координаты? — спрашивает физик.
Со второй попытки на экране возникает геологическая карта: переплетение тонких концентрических окружностей, рассеченных линиями широты и долготы. Красная точка, по всей видимости, обозначает вышку. Бетани, раздосадованная потерей всеобщего внимания, широко зевает.
— Понятно, — произносит помрачневший вслед за остальными Хэриш Модак. — Плохо дело.
— Я же вам говорила, — небрежно роняет Бетани. Мы дружно поворачиваемся к ней. — Эта штука совсем рядом. Мы все утонем. Твердишь, твердишь вам, а вы не слушаете. Ну да мне не привыкать. Меня по жизни все игнорируют.
— Может мне кто-нибудь объяснить? — прошу я.
Фрейзер Мелвиль устало отнимает ладони от лица:
— Ты когда-нибудь слышала об оползне Стурегга? — Качаю головой. Заговорить с ним я по-прежнему не в силах. Рана слишком свежа, слишком мучительна. Больше всего мне хочется покинуть этот дом и никогда сюда не возвращаться. — Восьмисоткилометровая гряда из песка и глины на границе континентального шельфа, которая тянется от Норвегии до Гренландии. Результат крупнейшей из известных науке подводной катастрофы, произошедшей восемь тысяч лет назад. Оползень вызвал огромное цунами, прокатившееся по всей территории Британских островов. Эта вышка расположена на его границе.
Что-то мешает ему продолжить.
Люби я его, мне стало бы его жалко. Мне бы захотелось обнять его, поцеловать его в скулу. Оглядываюсь на Кристин Йонсдоттир, но, похоже, она слишком поглощена собственными переживаниями и не обращает внимания на его чувства. Ясные глаза потемнели от тревоги.
Хэриш Модак откашливается:
— Похоже, мисс Фокс, мы столкнулись с любопытной перспективой бедствия, которое произойдет весьма… гм… близко. Массивный подводный обвал в любой точке территории Стурегги вызовет цунами, которое разнесет в щепки весь регион. Норвежское побережье находится к Стурегге ближе всего, но гряда повернет первую волну в обратном направлении, к востоку. В результате Великобритания пострадает первой. В устье рек и Немецкой бухты мощность цунами возрастет. — Зияющая тишина. Такое ощущение, будто молекулы воздуха устремились прочь и утянули за собой все звуки. — Следующими на очереди станут Норвегия и Дания. Затем — вся остальная Северная Европа. Цунами наверняка достигнет Исландии, а возможно — и США.
— А дата? — спрашивает Фрейзер Мелвиль. Дышит он прерывисто и хрипло. — Бетани, ты по-прежнему уверена в точности названной даты?
— Явление дракона! Лжепророк! Армагеддонская битва! — хихикает Бетани, снимая кожуру с личи.
— Бетани, — говорю я. Горло стискивает спазм. — Ты назвала двенадцатое октября.
Она роется в клетчатых складках халата, разыскивая упавший кусочек кожуры.
— Да? Не знаю, не знаю. Может, и раньше. Сначала будет гроза. Но эта напасть не похожа на остальные.
Выуживает очисток и, щелчком зашвырнув его в угол комнаты, переключает внимание на добытую мякоть.
В прошлом мисс Кролл не ошибалась, — вмешивается Хэриш Модак, не сводя пристального взгляда с Бетани. — Предлагаю исходить из предположения, что и на этот раз она права.
— Конечно, права. Слушайте, — бормочет Бетани, разглядывая перламутровый плод на свет. — Эти штуки похожи на глазенапы.
В комнате воцаряется задумчивое молчание, прерываемое только фальшивым мурлыканьем Бетани. Первой заговаривает Кристин:
— Хэриш, сегодня десятое. Вы должны нам помочь.
Тот поворачивается к ней, морщась, словно от боли.
— «Должен»? Забавное слово. Из той же оперы, что «обязан» и «вынужден». Я не доверяю таким словам.
Бетани заинтересованно вскидывается.
Кристин вспыхивает:
— То есть вы хотите сказать, что приехали в такую даль только…
— Дорогая моя Кристин. Вы же неплохо меня изучили, а значит, прекрасно понимаете, какой вопрос я сейчас задам. Тот же, что я задаю себе не первый десяток лет. Чего ради? — Кристин бросает безнадежный взгляд сначала на физика, затем на меня. Бетани энергично кивает, как будто подбадривая профессора. — Ради какой такой цели, если эта катастрофа изменит наш мир до неузнаваемости?
— А о моральном долге вы слышали? — Нед говорит вполне бесстрастно, но вид у него угрожающий. — О неоказании помощи? Об оставлении людей в опасности?
Он вскакивает и начинает метаться по комнате, нервно теребя щетину.
— Лично я предпочитаю знать, какие у меня альтернативы, — вмешивается Фрейзер Мелвиль. — И только потом принимать решение. Отказывать в этом другим мы не вправе.
Модака этот довод оставляет равнодушным.
— Хорошо, что я старик, — вздохнув, произносит он. — Быть молодым — что может быть хуже?
Это точно. Хреновей некуда, — соглашается Бетани, после чего засовывает палец в ухо и осторожно, словно наполненный жидкостью сосуд, запрокидывает голову.
— Хэриш, — говорю я.
Он оборачивается и хмурит лоб:
— Дорогая моя мисс Фокс.
— Какое бы будущее ни ждало большинство из нас, мне придется еще тяжелее. Но я не хочу умирать. Я хочу жить, — говорю я с убежденностью, которой не чувствую.
— Жить и бороться за выживание — разные вещи.
— Значит, мы вернулись к вопросу о неумножении горя? — спрашиваю я и краем глаза замечаю, как напряглась Кристин.
— В некотором роде, — отвечает Модак. — И что же в этом плохого?
«Люди стараются избегать лишнего горя. И своего, и чужого».
Поворачиваюсь к Кристин:
— Вы хорошо знали Миру. Окажись она здесь, что бы она, по-вашему, сказала?
Похоже, упоминание имени жены его задело. Отлично. Раз Мира — запретная зона, небольшое вторжение возымеет эффект.
— Я знаю, Габриэль, что бы она сказала, — произносит Кристин. И хотя она обращается ко мне, на самом деле ее слова адресованы ему. — Услышь она, что говорит ее муж, ей стало бы стыдно. — Лицо профессора напрягается, и он издает раздраженный стон. — Она видела мир иначе, чем Хэриш. Слишком многим она ради него пожертвовала. — Профессор зажмуривается, чтобы не видеть Кристин. Та не замолкает. — Она хотела детей, а вы ей не позволили, правда, Хэриш? Ради будущего она бы рискнула, далее зная, что ее ждет горе. Будь Мира здесь, она бы сказала вам: если это последнее, что ты совершишь в своей жизни…
