Дыхание уже давалось мне с трудом.
– А что с ними случилось?
– Последний представитель их расы теперь в Букингемском дворце, – поведал Скрэби. – Я набил его, и он стал вешалкой для полотенец в дамской комнате банкетной залы. Там он и пребывает.
Если бы я внял совету Киннона, признал поставленный диагноз – помешательство – и остался в Ханчберге! Я бы уже стал священником! Пастором Фелпсом Вторым, порицал бы Дарвина на проповедях, чисто и громко, с кафедры!
Я представил, как шкуру создания сняли с туши, набили опилками и облачили в человеческий наряд – как животных, виденных мною в Музее.
– А его… мясо? – выговорил наконец я, подводя страшную мысль к логическому завершению.
– Вам лучше этого не знать, молодой человек. – Скрэби вдруг показался мне усталым и каким-то подавленным. – Достаточно упомянуть, что оно оказалось весьма ядовитым. И содержало отраву.
– Отраву?
– Как выяснилось. Правда, это я установил лишь… впоследствии, – добавил он. – Когда возник повод изучить останки создания.
– Вы хотите сказать, обезьяна была ядовита от природы или ее отравили?
– Ее отравили, – медленно произнес он. – Праксином.
– Но зачем? Где? Кто это сделал? – Я чувствовал, как рассудок покидает меня.
– Никто не знает, – вздохнул Скрэби. – Но у меня имеются догадки.
Последний экземпляр этого вида, согласно интерактивному экрану, был куплен в марокканском зверинце предпринимателем Горацием Капканном для коллекции Королевы Виктории и отправлен в Великобританию, но погиб при загадочных обстоятельствах по дороге в Лондон, во время бунта на корабле Капканна, «Ковчеге». Из животного затем сделал чучело таксидермист Ее Величества доктор Айвенго Скрэби для коллекции Царства Животных Виктории, большая часть которой располагалась в Музее. Но Королева так любила обезьян, что постановила: пусть они украшают комнаты Букингемского дворца. Куда примата, уже набитого, и отправили где-то в 1850-х. Но в 1864-м, к великому горю последующих поколений эволюционистов, специализировавшихся на человекообразных обезьянах, чучело украли из Букингемского дворца. Его так и не нашли.
И тут, щелкая страницы интерактивной зооэнциклопедии, я понял. Мартышка-джентльмен в моем туалете – единственный на весь мир экземпляр вымершего вида приматов. Последнее оставшееся доказательство, что такой вид существовал. В трактате Скрэби не упоминалось, что его украли. Возможно, книга была написана до того, как чучело исчезло из дворца? И если автор не солгал, если вид действительно редкий и полностью вымер, может (у меня перехватило дыхание от одной мысли), и остальная часть этого необычного документа правда?
Слово «полигамный» не давало мне покоя.
Да: над этим определенно стоит подумать.
– Мы нашли мартышку-джентльмена мертвым на борту «Ковчега», – продолжал Скрэби, изложив, что знал о карьере Горация Капканна – сначала работорговца, затем собирателя зверей для Королевы. – Как и всех остальных животных. Тысячу с лишним. Большая часть разорвана на куски. Природа жестока, изволите ли видеть, молодой человек, – произнес он, окинув меня странным взглядом. – Но на обезьяне не было ни царапины. Его убил праксин. Похоже, праксин ему вкололи.
Я вздрогнул.
– А еще мы нашли голову Капканна, – добавил Скрэби, немного побледнев. На мгновение он замолчал, макая перо в чернила – медленно, с большой сосредоточенностью. – Не самое приятное зрелище, – закончил он.
– Когда это произошло? – спросил я. – Когда «Ковчег» Капканна приплыл в Лондон?
– В 1845-м, в год рождения Фиалки, – ответил Скрэби. – Судно дрейфовало по заливу; его нашли и отбуксировали в док.
– Фиалки?
– Моей младшей дочери. – Я вспомнил лицо женщины в окне. Значит, это Фиалка Скрэби. Сердце всколыхнулось, и безысходность порывом холодного ветра пронеслась по телу. – Еще та морока, – рассказывал Скрэби. – Пришлось доставить айсберг, чтобы с этим разобраться. «Ковчег» Капканна задал мне работы на пятнадцать лет.
Я сглотнул.
– 1845-й – год моего рождения, – сообщил ему я. – Насколько это известно.
Скрэби снова достал записную книжку и принялся яростно писать.
Я принял постулаты трактата Скрэби за чепуху, бред помешанного.
Но…
Надежда заклокотала внутри, а мозги заработали. Мне пришлось буквально вцепиться в пластикового гиббона, чтобы не упасть. Дети ушли, но их голоса доносились из нижнего зала, гудя в голове слабым эхом.
Я размышлял о том, что по прихоти судьбы… Когда я случайно встретил в баре Нормана Ядра? Или раньше, когда угроза тяжбы из-за Жизели катапультировала меня на север? Или все началось с детского желания работать с животными? Так или иначе, по прихоти судьбы мне в руки попало некое исключительное, недостающее звено.
Ее переименуют в теорию эволюции де Бавиля. Я буду настаивать. Если понадобится, стану держать мартышку-джентльмена в заложниках, пока не оформят официально. И только попробуйте меня остановить.
Я получу Европейскую Премию.
Я начал перебирать остальные детали документа, и все внутри похолодело. Там кое-что упоминалось. Фелпс – так звали парня. Тобиас Фелпс. Я не припоминал такого имени на семейном древе близнецов. Но они это древо не закончили.
Похоже, у меня уже галлюцинации. Я никогда не видел их ног. Хвостов у них нет, это точно. Но все-таки возможно… верно? Что…
Нет. Я схожу с ума. Этого не может быть.
– Этого не может быть! – заявил я.
На что Скрэби ответил:
– Вы же знаете, если знакомы с теориями мистера Дарвина, что все мы произошли от простых обезьян? – Он говорил медленно, словно я – ребенок или не особо сообразительное существо. Возможно, он прав. – Все мы, – повторил он. – Даже Ее Величество Королева Виктория.
Нет, подумал я. Все было не так. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною.
– Люди стоят наверху эволюционной лестницы Дарвина, как вы знаете, мистер Фелпс. Из всех видов приматов мы самые развитые.
Богохульство!
– Вы когда-нибудь видели окаменелость, мистер Фелпс?
– Да. Отец всегда повторял, что они – шутки Господа, – откликнулся я. Голос звучал тихо и слабо.
– Шутки?
– Пути Господни неисповедимы, – изрек я, для успокоения выковыривая из памяти мою юношескую проповедь о Боге и ископаемых. – Окаменелости – творения Божьи и свидетельство Его великого замысла.
Но сердце мое колотилось не переставая; мне казалось, я могу взорваться и рассыпаться, словно обезумевшая шутиха.
– Ну, по мнению Дарвина и остальных, – продолжал Скрэби, – это останки далекого прошлого, и мы – их биологические наследники. Вы слышали о естественном отборе, молодой человек?
