– А вы собирались продать ее?
– За сходную цену, разумеется.
– И разница между его ценой и вашей была велика?
– Да. Понимаете, у мистера Фолкнера были некоторые мысли
относительно стоимости этой трети. Откровенно говоря, мистер Мейсон, он сперва
предложил, чтобы мы купили у него его долю за определенную цену. Он считал, что
если мы не захотим купить у него его долю за эту цену, то он сможет купить у
Женевьевы ее долю за ту же цену.
– А вы отказались?
– Конечно.
– Могу я поинтересоваться почему?
– По очень простым причинам, мистер Мейсон. Мистер Фолкнер
вел дела фирмы на очень выгодных началах. И он получал жалованье, которое не
повышалось в течение пяти лет. Так же как и жалованье мистера Карсона. Если бы
Женевьева приобрела принадлежащую Фолкнеру долю, это развязало бы ему руки, и
он бы, благодаря своей коммерческой жилке, быстро основал конкурирующую фирму.
С другой стороны, цена, назначенная Фолкнером за одну треть, была слишком мала,
чтобы мы захотели продать нашу часть.
– Отсюда и ваша размолвка?
– Это, наверное, слишком сильно сказано, мистер Мейсон. Мы
просто хотели сохранить статус-кво.
– Но Фолкнер больше не хотел работать на прежних условиях?
– Эти условия были установлены, так сказать, с самого
начала, когда основывалась фирма и Фолкнеру принадлежали две трети.
Мейсон моргнул:
– То есть он сам назначил жалованье партнерам, и Карсон не
мог его увеличить?
– Я не знаю точно, какие там были условия, но знаю, что он
не мог повысить себе жалованье без согласия Женевьевы.
– Легко можно представить, что вы навязали Фолкнеру очень
невыгодные условия, – сказал Мейсон.
– Как вы знаете, мистер Мейсон, я в этом деле не являюсь
главным действующим лицом, и мне нет смысла гадать, что чувствовал мистер
Фолкнер.
– Итак, вчера вы его видели не один раз?
– Да.
– Выходит, уже назревал кризис?
– Да. Фолкнер собирался предпринять кое-что.
– Разумеется, – продолжал Мейсон, – если бы Фолкнер выкупил
долю Женевьевы, ему бы опять принадлежала большая часть акций, а именно две
трети. После этого он мог бы успешнее давить на Карсона в судебном процессе.
– Вы, как адвокат, разбираетесь в этом деле, конечно, лучше,
чем я, – ответил Диксон. – Я был лишь заинтересован в том, чтобы получить как
можно большую сумму для моей клиентки. В том случае, конечно, если бы сделка
состоялась.
– Но вы не были заинтересованы купить долю Фолкнера?
– Откровенно говоря, нет.
– Ни за какую цену?
– Ну, тут я не могу сказать с уверенностью.
– Иначе говоря, при благоприятных обстоятельствах вы бы это
сделали?
Диксон ничего не ответил.
– И это было бы чем-то вроде узаконенного грабежа, –
продолжал Мейсон, словно размышляя вслух.
Диксон резко выпрямился в кресле, будто получил пощечину.
– Мой дорогой мистер Мейсон, я лишь представляю интересы
своей клиентки. Их любовь давно прошла. И я упоминаю об этом только для того,
чтобы показать: к этой сделке не примешивались никакие сантименты.
– Вы видели Фолкнера в день его смерти несколько раз. В
котором часу вы говорили с ним в последний раз?
– В последний раз я говорил с ним по телефону.
– В котором часу?
– Приблизительно… Ну, скажем, между восемью и четвертью
девятого. Точнее сказать не могу.
– От восьми до четверти девятого? – с интересом переспросил
Мейсон.
– Да.
– И что вы ему сказали?
– Сказал, что мы желаем покончить с делом сегодня. И что,
если мы не придем сегодня ни к какому решению, мы больше вообще не будем
возвращаться к этому вопросу и оставим всё как есть.
– И что ответил Фолкнер?
– Фолкнер ответил, что повидается со мной между десятью и
одиннадцатью. Сказал, что собирается на банкет любителей аквариумных рыбок, а
потом у него назначена еще одна встреча. Сказал также, что при встрече сделает
нам последнее предложение. И если оно нас не удовлетворит, обе стороны будут
считать вопрос исчерпанным.
– Он не говорил, что не один в комнате?
– Нет, не говорил.
– И разговор этот состоялся не позднее чем в четверть
девятого?
– Не позднее.
– И не раньше чем в восемь?
– Да.
– Вы уверены в этом?
– Совершенно уверен, поскольку помню, что взглянул на часы
ровно в восемь и подумал, что мне вряд ли удастся еще раз сегодня поговорить с
Фолкнером.
– В таком случае, может быть, это было после четверти
девятого?
– В четверть девятого, мистер Мейсон, я включил радио,
потому что меня интересовала радиопередача, начавшаяся в восемь пятнадцать. Я
хорошо это помню.
– Вы не сомневаетесь, что разговаривали именно с Фолкнером?
– Ни секунды.
– Но Фолкнер не сдержал своего обещания и не приехал к вам.
– Да. Не приехал.
– Вас это, наверное, обеспокоило?
– Конечно, обеспокоило, – ответил Диксон, проведя по волосам
толстыми пальцами. – Ответ на ваш вопрос очевиден. Меня это обеспокоило и
рассердило.
– И вы не позвонили Фолкнеру?
– Разумеется, нет. Я хотел выдержать характер. Не хотел
показывать свою заинтересованность. В противном случае мне не удалось бы
заключить с ним выгодную сделку.
– Вы точно можете припомнить, что говорил Фолкнер по
телефону?
– Да. Он сказал, что у него запланировано важное заседание и
он сию минуту отправится туда. Что после этого собрания он съездит еще на одну
встречу, а напоследок решит вопрос с нами.
– И что вы ему ответили?
– Я сказал ему, что моему клиенту неудобно решать этот
вопрос сегодня, так как сегодня среда, но он ответил мне, что все равно
заглянет ко мне между десятью и одиннадцатью.
– Вы не можете сказать мне цену, которую вы определили для
продажи?
– Я не думаю, что это относится к делу, мистер Мейсон.
– А цену, которую вам предлагал Фолкнер?
– Это тоже не имеет отношения к делу, мистер Мейсон.
– А разницу между вашим и его предложением?
– Она была довольно значительной.
– Когда Фолкнер был здесь сам?
