Толпа вокруг него неистовствует при виде калейдоскопа сменяющих друг друга оттенков, но их крики не могут заставить его отвести напряженный взгляд от огня.
Когда последняя из стрел достигает цели, он закрывает глаза. Сквозь опущенные веки белоснежное сияние кажется красным.
Во время первых выступлений Селия опасалась, что будет выглядеть бледной копией отца, но, к ее облегчению, происходящее ничем не напоминает шоу, с которыми он кочевал по театрам.
Ее шатер маленький и уютный. Зрителей немного, так что в ее глазах каждый индивидуальность, а не часть безликой толпы.
Она обнаруживает, что может разнообразить программу, выбирая, какой фокус показать, в зависимости от реакции людей.
Она получает куда больше удовольствия, чем ожидала, что не мешает ей дорожить небольшими перерывами между выступлениями, когда она может побыть одна. Полночь близится, и она решает поискать укромный уголок, чтобы поглядеть, как зажжется факел.
Однако пробираясь через закулисье — в цирке нет ни сцены, ни кулис, но это место почему-то окрестили именно так, — она неожиданно оказывается вовлечена в суету, связанную с рождением близнецов Мюррей.
Там уже собрались взволнованные приближением счастливого события работники цирка и несколько артистов. Доктор, которого пригласили, чтобы принять роды, кажется, несколько растерян. Девушка-змея то уходит, то возвращается. Эйдан Мюррей бродит взад и вперед, словно один из его львов.
Селии очень хочется быть полезной, но ее помощь выражается преимущественно в том, что она разливает чай и убеждает присутствующих, что все будет хорошо.
Происходящее до такой степени напоминает ей, как в прошлом она утешала своих клиентов на спиритических сеансах, что она удивляется, услышав, как кто-то благодарит ее, обращаясь по имени.
Тихий плач, раздающийся за несколько минут до полуночи, снимает всеобщее напряжение, слышатся аханья и поздравления.
А затем случается что-то необъяснимое.
Еще до того как до них доносится эхо аплодисментов с главной площади, Селия чувствует в воздухе какое-то неуловимое изменение, оно прокатывается по цирку подобно волне.
Эта волна проходит сквозь нее, едва не сбивая с ног, от чего по спине пробегает дрожь, которую Селия не в силах сдержать.
— Тебе нехорошо? — раздается у нее за спиной. Она оборачивается, видит Тсукико, и та кладет ей на плечо свою теплую руку. В ее смеющихся глазах сквозит всепонимающее выражение, которое Селия замечала уже не раз.
— Спасибо, со мной все в порядке, — отвечает Селия, пытаясь восстановить внезапно сбившееся дыхание.
— Ты весьма чувствительна, — говорит Тсукико. — На таких, как правило, подобные события сильно действуют.
Из соседней комнаты вновь доносится плач, и два детских голоса сливаются в едином хоре.
— Удивительное время они выбрали, — говорит Тсукико, переключая внимание на новорожденных близнецов.
Селия лишь кивает в ответ.
— Жаль, что ты пропустила церемонию огня, — продолжает Тсукико. — Она тоже была удивительная.
Детский плач постепенно стихает, а Селия тем временем пытается избавиться от ощущения мурашек на коже.
Кто бы ни был ее противник, он только что сделал свой ход, и она напугана.
Она чувствует, как цирк вокруг нее вибрирует и трепещет, словно бабочка, пойманная в гигантский сачок.
Селия гадает, чем она должна ответить.
Ночь премьеры: отвлекающие маневры
Лондон, 23–14 октября 1886 г.
В ночь премьеры Чандреш Кристоф Лефевр не заходит ни в один из шатров. Он бродит по дорожкам, петляет по аллеям, кружит по главной площади в сопровождении Марко, который делает пометку у себя в блокноте всякий раз, когда Чандреш отпускает какое-либо замечание.
Чандреш наблюдает за толпой, пытаясь понять, чем руководствуются посетители, выбирая тот или иной шатер. Он замечает, когда нужно перевесить или поднять повыше указатель, чтобы он был на виду. Обращает внимание, если одни двери недостаточно заметны, а другие, наоборот, чересчур бросаются в глаза, привлекая слишком много зрителей.
Но все эти мелкие придирки, по сути, не имеют значения. Он доволен. Лучше и быть не могло. Зрители в восторге. Очередь за билетами тянется далеко за воротами. Цирк так и искрится всеобщим восхищением.
Незадолго до полуночи Чандреш останавливается на краю площади, чтобы посмотреть на зажжение факела. Он находит себе место, откуда он сможет видеть и сам огонь, и большую часть зрителей.
— К церемонии все готово, верно? — спрашивает он и не слышит ответа.
Он смотрит по сторонам, но видит лишь снующих во все стороны зрителей.
— Марко! — окликает он, но секретаря нигде не видно.
Одна из сестер Берджес замечает Чандреша и направляется к нему, ловко лавируя в толпе.
— Привет, Чандреш, — говорит она. — Ты чем-то встревожен?
— Похоже, я потерял Марко, — отвечает он. — Странно. Впрочем, дорогая Лейни, беспокоиться не о чем.
— Тара, — поправляет она.
— Вас не различить, — жалуется Чандреш, дымя сигарой. — Это ужасно. Вы должны всюду ходить вместе, чтобы не ставить людей в неловкое положение, как сейчас.
— Брось, Чандреш, мы даже не близнецы.
— И кто же из вас старшая?
— А вот это секрет, — смеется Тара. — Вечер уже можно объявить успешным?
— Пока все идет как надо, моя дорогая, но вся ночь еще впереди. Как себя чувствует миссис Мюррей?
— Полагаю, с ней все в порядке, хотя последние новости я слышала с час назад. Повезло же этим близнецам родиться в такой момент.
— Хорошо, если они будут похожи, как вы с сестрой. Мы могли бы одеть их в одинаковые костюмы.
Тара заливается смехом:
— Ты мог бы дождаться, пока они хотя бы научатся ходить!
Двенадцать лучников занимают места вокруг черной чаши будущего факела. Тара и Чандреш прерывают разговор, чтобы насладиться зрелищем. Тара наблюдает за лучниками, а Чандреш разглядывает посетителей, все внимание которых нацелено на готовящееся действо. При появлении лучников они из толпы внезапно превратились в публику, словно по мановению руки дирижера. Все идет точно так, как было задумано.
Лучники одну за другой выпускают стрелы, и каждый выстрел заставляет пламя вспыхивать новым цветом. Часы отсчитывают удары, которые гулко разносятся по внезапно расцвеченному цирку.
После двенадцатого удара огонь вспыхивает особенно ярко, становясь белоснежным и жарким. Вся площадь внезапно содрогается; шарфы развеваются, несмотря на полное безветрие, колеблются пологи шатров.
Публика взрывается шквалом аплодисментов. Тара тоже восхищенно хлопает, но Чандреш, пошатнувшись, роняет сигару на землю.
