Я пытался себя обмануть, но в глубине души точно знал, чем закончится эта война. И уже почти готов был признать поражение благоразумия, с тяжелым вздохом встать и направиться в сторону гастронома, но тут в дверь позвонили. «Что еще за дела? — встревожился я, — что еще за черт из табакерки или бог из машины?»
Про этих богов я где-то читал недавно. У древних греков прием такой был драматургический. Как только автор зайдет в тупик с развитием сюжета, как тут специальная машина выпускает на сцену бога (не Бога с большой буквы, а одного из богов Олимпа), и тот быстренько разрешает все противоречия и направляет действие в неожиданную сторону. Вот и я никого не ждал в гости, ни богов, ни смертных, и этот непредвиденный визит предвещал еще какой-нибудь поворот…
Это был снова Мишка. Вот ведь повадился являться без приглашения и мою жизнь вверх тормашками переворачивать!
Он сам на себя был теперь не вполне похож, разве что прическа приказчика выдавала в нем прежнего гада.
Воровато оглянулся, быстро протиснулся в дверь, спросил приглушенным голосом:
— Готов?
— К чему? — удивился я.
— Как это — к чему? — Мишель начал слегка сердиться. — К тому, на что согласился. Только не говори, что раздумал, поставишь меня в невозможное положение.
— Нет, — отвечал я. — Не раздумал.
— Ну, слава богу! Не пил, надеюсь?
— И в мыслях не было! — соврал я.
— А когда в последний раз принимал?
— Да, считай, неделю в рот не брал, — отвечаю.
Опять соврал, но на этот раз не очень. В понедельник (ну да чего уж там, и во вторник тоже) на ночь принимал грамм по двести — но разве ж это доза? И потом сразу ложился в кровать и засыпал, чтобы накануне рабочих дней на подвиги не тянуло. А начиная со среды так и вообще держался всухую. Алкоголь в доме кончился, и я нарочно не покупал ничего. Оттого и страдал и скучал. Но — три дня сухих получилось! Ай да Ганкин, ай да молодец!
— Деньги наличные приготовил?
— Да, то, что на машину откладывали с женой… Ух, она огорчится…
— Узнает, на что, только обрадуется, — отвечал Мишаня. — Она где у тебя, кстати?
— Да чего-то в Житомире задерживается.
— Видишь, как удачно… Ну в общем, никуда сегодня не уходи, ближе к полуночи жди гостей — Сережу и Женю. Они классные специалисты.
— Ближе к полуночи? А что, раньше никак нельзя? — удивился я. — И зачем двое?
— Видишь ли… Ты же особый случай. С тобой нужно, чтобы все было шито-крыто…
— Ха-ха, каламбуришь… подшито-под-корыто…
— Ребята отвезут тебя в одно заведение по-тихому… И там все сделают… Мы тебе не простую торпеду имплантируем, а сложную, экспериментальную…
— Что это значит?
— В обычной содержится вещество под названием «дисульфидам», которое не дает алкоголю в печени нормально разлагаться, задерживает его распад на стадии ацетальдегида. А эта самая ацеталька, как мы ее любовно называем, для организма человека натуральный яд, вызывающий ужасные явления: жар, стеснение в груди, затрудненное дыхание, озноб, рвоту, падение артериального давления и аритмию… Ну и — теоретически — даже смерть, в конце концов. Но это именно теория. А на практике летальный исход — большая редкость. Больше пугают. Но в твоем случае все будет не понарошку. В твоей торпеде будет еще одно очень активное вещество — название тебе знать не обязательно. В общем, оно усиливает действие дисульфидама, поэтому все субъективные ощущения еще страшнее, а смерть — совершенно неизбежна. Но в то же время оно повышает жизненный тонус. Ты же знаешь, наверно, подшитики, они часто грустные ходят, напряженные. А у тебя периодически будут выбросы эндорфинов происходить, будешь ходить иногда в некотором экстазе. Потом, правда, опять будет немножко тоскливо, но ты будешь знать, что нужно только дождаться следующего момента экзальтации. Только ты с ней, с этой экзальтацией, поосторожней, смотри дров не наломай от полноты чувств… И еще, конечно, важно, что это новое вещество при вскрытии никаких следов не оставляет! Представляешь, как здорово!
— Представляю…
Выдохнул я — и представил. Наглядно. Действительно здорово, лучше не скажешь.
— Ну а что ты морщишься, сам же просил — чтобы все шито-крыто… Кроме того, — вдохновенно продолжал Мишель, — торпеде будет придан внешний вид аппендикса. Настоящий тебе вырежут, а на его место фальшивый, с активным веществом, поставят. Ты рад, как я вижу…
— Да, радость просто переполняет… Выходит, мне настоящую операцию будут делать? Но мне же в понедельник на работу!
— Ты даже не представляешь, какие сейчас существуют методы — операция будет минимально инвазивной! Ну и на всякий случай мы тебе еще бюллетенчик организуем!
— Ты не понимаешь! Я обязан из ведомственной поликлиники врача вызывать, если что!
— Не бойся, у нас все продумано. Оформим удаление аппендикса в районной больнице, по путевке «Скорой помощи». Ну мог же ты на улице сознание потерять. Тебя и доставили ночной порой. И срочно прооперировали, поскольку существовала опасность перитонита. А уж потом стали разбираться, кто ты таков есть и где работаешь. Не бойся. Не подкопаешься. Свежий шрам на животе будет, вполне профессиональный, в правильном месте и правильной формы… Только под рентген брюшную полость не подставляй в ближайшее время…
— Ну да, — развеселился я. — Иначе меня по научным конференциям затаскают: показывать будут, как человека, у которого заново аппендикс отрос…
— Вот именно! — легко согласился Мишка. — Нам такие сенсации не нужны!
Не было сил у меня с Мишкой спорить. Хотя и чувства благодарности к нему не возникало почему-то… Все не верилось никак, что он это делает от чистого сердца… А дальше… а дальше я сам себя еще раз удивил: на все согласился.
На ночь глядя пришли два нахохлившихся, прячущих глаза типа в мокрых плащах. И под дождем потащили меня куда-то в Черемушки. Там зашли с торца в какое-то казенное здание, незаметная дверь в стене оказалась не заперта. Притащили в небольшую операционную, вкололи что-то в вену, сказали: считай вслух. Я почему-то вспомнил вышку, как там запретным для простых смертных карате занимался. И принялся считать по-японски: ич, ни, сан, си, ого, роко, сичи, хачи, но даже до десяти не досчитал, отрубился.
Проснулся в больничной кровати, со всеми ощущениями человека, перенесшего средней тяжести хирургическую операцию и тяжелую анестезию. И без малейшего желания выпить. Но при этом угрюмым, никому не интересным, занудным типом.
2
Все вроде прошло по плану, кроме одного — эндорфины что-то все никак не давали о себе знать. То есть тоска беспробудная! Жил я угрюмо и злобновато. Часть меня, загнанная глубоко внутрь, только и делала, что мечтала о выпивке, представляя ее во всяких заманчивых формах: от бокалов с золотистым искрящимся пивом до маленьких, запотевших, чрезвычайно аппетитных рюмочек ледяной водочки. И даже портвейн дешевый представлялся вдруг ласковым, теплым, родным напитком. Стоило дать себе волю, и воображение готово было шагнуть еще дальше, представить себе, как дружище алкоголь мягко вливается в сведенную судорогой наслаждения гортань. Как исстрадавшийся организм весь раскрывается навстречу благословенному напитку. Как разливается по всему телу блаженное, мягкое, ласковое, теплое… И оживает мозг, ровно стучит сердце, губы непроизвольно складываются в улыбку… Благодать и великий прекрасный покой приходят в душу, и ты в мире взаимной любви с самим собой и всем окружающим…
