Так что мне было не до Сусликова и его похвал. «Устали вы, — говорил заместитель председателя. — Я по голосу чувствую… Надо вам отдохнуть!»
И вот ровно тогда по совершенно странному совпадению это и случилось. Только я положил трубку после разговора с небожителем, как точно тумблер во мне переключили. Нет, правда, я даже услышал звук, щелчок какой-то. Просто невозможно описать эту перемену, такая она была глубокая и мгновенная. Ты сам и все вокруг тебя только что было чем-то одним, и вдруг — бах! Щелк! И все-все совершенно другое: и цвет, и запах, и еще что-то — какая-то звучит мелодия, сопровождающая жизнь.
Стало мне легко и радостно. Я больше не хотел пить! Совсем! Мысль об употреблении этого вещества казалась дикой, абсурдной. Нет, подумать только: зачем же глотать вонючую, горькую, как хлористый кальций, жидкость, точно зная при этом, что она — чистый яд, и ничего больше? А пиво? Говорим, что оно вкусное. Какая чепуха! Какой там вкус, ничего подобного. Ничего в нем нет, кроме воды и слегка замаскированной отравы. Ну еще горечи ячменевой, которая не должна вызывать ничего, кроме отвращения. Но мы обманываем себя, ищем и находим в этой горечи некую прелесть. Только чтобы оправдать этот способ введения яда в организм — мягкий, медленный. Отравление происходит постепенно, незаметно. Особенно ценно для опохмеления — выбивания клина клином. Яда ядом.
Нет, алкоголь меня больше совершенно не интересовал. Вот сока бы томатного, это было бы великолепно. Но где его достать, на ночь-то глядя? Может, у матери найдется? Позвонил, оказалось, нет, Мишка накануне заходил, все выдул. Но очень славно поговорили. «Я, — говорю, — теперь тебе буду часто звонить. Не по делу — а просто так, поболтать о том о сем…» Так она так растрогалась, что заплакала… Ну и я с ней вместе чуть не разрыдался. Не плачь, говорю, мама, теперь все будет хорошо, я ведь пить не буду больше, завязал…
Положил трубку и стал думать, почему до сих пор всегда называл ее «матерью»? Точно слово «мама», «мамочка» трудно выговорить. А на самом деле надо только один раз решиться… и будет так славно, так легко! А еще есть милый украинский вариант: «мамо»…. Красиво, нежно… Мамо. Мамочка моя…
Так я размышлял, и отчего-то было грустно, но это была сладкая, красивая грусть. Заодно осмотрел свой кабинет, точно впервые в него попал. Какая же мрачная, темная, в тоску вгоняющая комната! Мне нечего было там делать в моем новом состоянии. Меня так переполняли силы, что я выскочил в коридор и несколько раз высоко подпрыгнул, почти достав до потолка. А потом пошел пешком по вечерней Москве домой. Я вроде бы и не шел даже, а будто летел! Легко отталкивался одной ногой, высоко заносил вторую — и ей-богу! — физически ощущал, как в какой-то точке преодолевал гравитацию, приподнимался над землей. Потом, правда, сила тяготения, как бы опомнившись, снова хватала меня за щиколотки и тянула вниз, но я успевал тем временем пролететь порядочный отрезок.
Так я шел-бежал-летел, и город проносился мимо. В темноте он выглядел интересней, чем днем, не видно было, какие стены у старых домов обшарпанные и как убого смотрятся стандартные многоэтажки. Это же надо было вообще такое придумать — жить всем вот в таких клетях, отделенных друг от друга тонкими стеночками, десятки, сотни таких клетей — над тобой и под тобой, и с одного боку, и с другого… На головах друг у друга, едят, спят, занимаются любовью, испражняются… Если бы стеночки стали совсем прозрачными, предстало бы перед глазами кошмарное зрелище копошащегося муравейника…
А ночью убогость не так заметна, не видно нагромождения людей друг на друге, скрыты неаппетитные подробности быта, а в темных переулках, кажется, прячутся завлекательные тайны. Впрочем, я летел мимо — некогда было особенно вглядываться.
Дошел-добежал до дома, включил телевизор, но там показывали что-то невообразимо глупое. Я не стал особенно огорчаться по этому поводу, людей только пожалел… Что же им такое в головы втюхивают!
Спать совсем не хотелось, обидно было спать. Осмотрелся: что у меня есть дома интересного? Неужели ничего? Искал, искал — бесполезно… Ни игры какой-нибудь, ни сборника ребусов или задач. Никакого даже кроссвордика паршивенького… Как-то даже стыдно стало. Как это я так жил? Ну да, бутылка все заменяла. И когда совсем отчаялся, вдруг в нижнем ящике шкафа в гостиной, среди старых школьных учебников, дочку дожидающихся, нашел две книги. Одну с очень странным названием: «Человек без свойств». Автор — Роберт Музиль какой-то. На книге штамп — «Спецхран. Запрещено к распространению. Категория «Б». Год издания замазан. Понятно, из Отмененного Времени.
Ну, «Б», думаю, это еще не так страшно. Но все равно, чего это я вдруг такое у себя дома храню? Зачем? И главное, какая-то мысль упорно в глубине сознания бьется, просится наружу. Что-то я про этого «Человека без свойств» такое знал когда-то, важное… Но что? Ладно, решил, не буду себя пока мучить.
Открыл книгу, почитал. Очень странно. И непонятно. И вообще — как это — без свойств? Совсем без свойств? Без всяких? Я вот, например, вдруг лишился обычных своих качеств и приобрел в последнее время другие, очень оригинальные. Кто-то скажет: ненормальные. Безумные почти. Но — чтобы свойств не было вообще? Как-то я не мог себе такого представить.
Еще в шкафу я обнаружил старый-старый, допотопный томик Пушкина. Пушкина, конечно, в школе проходили, говорили, что считался великим поэтом, хотя и недооценивал величия народа… и государства русского. И еще чего-то там недопонимал. Загадка, почему кто-то перед ним преклонялся, когда он был таким непонятливым, не врубался в величие, не то, что умные авторы учебников.
Даже будучи учеником восьмого класса, я иронически ухмылялся по поводу нелепого высокомерия этих авторов, но все равно, поэзии так и не понял. Так, скука какая-то… Слова, слова, слова… Почему-то зарифмованные. Зачем, когда гораздо проще сказать без рифм? Да и вообще — как может нравиться то, что заставляют читать, и даже не читать, а именно «проходить», зазубривая политически правильное «значение» и «смысл».
Но вот от делать нечего и не зная, на что употребить нахлынувшую эндорфинную энергию, решил я попробовать почитать теперь, во взрослом состоянии, этого самого знаменитого Пушкина, недопонимавшего какого-то там величия. Не чаял, честно говоря, что чтение сие сможет как-то всерьез меня увлечь, но вдруг да развлечет хоть чуть-чуть. Я вспомнил, что Чайник вдохновенно цитировал какую-то веселую хулиганскую поэму про некую царевну, родившуюся без полового органа. Было очень смешно и дерзко, я не поверил, конечно, решил: разыгрывает Чайник, он же любит это дело. Вон как меня наколол с диссертацией своей, якобы посвященной половым различиям в агентурно-оперативной работе. Долго еще вспоминал мою наивность, что я в такое поверить мог. Детской дразнилкой донимал: наколка — друг чекиста, срабатывает чисто… Так что, наученный горьким опытом, я Чайнику не поверил. Ну, в самом-то деле, как можно даже на секунду вообразить, что великий классик мог такое безобразие насочинять. Какой-нибудь Лука Мудищев — это понятно… Но Пушкин… Не пройдет, друг мой, Чайник, не получится во второй раз меня на мякине провести!
Так что особенно на Пушкина я не уповал, но спать не хотелось, альтернативы никакой придумать не мог… дай попробую… Ну потрачу минут пять, от силы десять… полистаю странички.
